О происхождении ингушей

Несмотря на трудности решения этногенетических проблем, попытки их постановки и разработки в современных общеисторических исследованиях вполне естественны и закономерны. Проблема происхождения того или иного народа настолько актуальна, что при любых условиях она встанет перед исследователем и потребует от него посильного освещения.

В настоящее время общепризнанно считать, что проблема этногенеза — это прежде всего комплексная проблема. На течение этногенетического процесса действуют самые различные факторы, характеризуемые определенными признаками, специфичными для материальной и духовной культуры народа. Только при должном учете показателей всех этих признаков, изучаемых целым рядом научных дисциплин (археология, этнография, антропология, история, языкознание), с большим правом можно надеяться на более или менее верное решение этногенетической проблемы.

Этот принцип комплексного использования всех возможных источников мы и положим в основу нашей попытки освещения вопроса о происхождении ингушей. Оговоримся сразу, что, поскольку предки чеченцев и ингушей исторически были тесно связаны между собой, в освещении этногенеза ингушей в ряде случаев одновременно будет затрагиваться и вопрос о происхождении чеченского народа как более многочисленной и, может быть, ведущей ветви единого вайнахского этнического массива.

Рассмотрим последовательно те теории и заключения о происхождении чеченцев и ингушей, которые существуют в исторической литературе и основаны главным образом на языковых данных.

Акад. П. С. Паллас, например, высказал предположение, что ингушские племена «кисты» являлись прямыми потомками алан1. Основанием для такого суждения было наличие в кистинском наречии ингушского языка понятия семибожия («Ардауда»), выражаемого аланскими словами «вар» (семь) и «дада» (отец) или «дела» (бог). Как известно из «Перипла Черного моря» анонимного автора V в. и Скимноса Хиосского 2, греческий город Феодосию таврические аланы называли «Ардабда» (т. е. «семибожный»)3. На это обратил внимание еще С. Броневскпй, одновременно заметивший, что эти словосочетания («Ардабда», «Ардауда», «Вардада») при сравнении со словарем кавказских наречий И. А. Гюльденштедта обнаруживают и некоторые расхождения 4. Существующее же не только в алано-осетинских, но и в абхазских древних культовых представлениях понятие семибожия с культовыми терминами «арды», «грды», «ерды» в осетинском и ингушском языках («Аларды» — в осетинском, «Гальерды» — в ингушском) 5, позволяет судить лишь о значительных следах аланского влияния в местных (так называемых яфетических) языках народов Кавказа, но не больше. Для установления же прямой генетической преемственности, скажем, ингушей или абхазов от алан нет никаких оснований.

В 1928 г. Б. А. Алборов посвятил этому вопросу специальную статью. В противоположность высказанному взгляду об иранском происхождении осетинских терминов «Alardi», «Alaurdi», он вместе с ингушским «Hal’erdy» возводил их к шумеро-аккадской, т. е. семитической, основе, что представляется еще менее правдоподобным 6. При толковании происхождения «Аларды-Гальерды» Б. А. Алборов весьма поверхностно исходил из особенностей религиозных представлений шумеро-аккадов, ассирийцев, вавилонян, отчасти хеттов и даже египтян и заключал, что «одна из составных частей осетинского и ингушского народов прибыла из тех мест, где сильно было религиозное влияние указанных выше древних народов» 7. В свете современных данных это заявление звучит совершенно неубедительно, ибо все эти народы относятся к различным языковым системам, вернее, семьям, каждый имел свои особые исторические судьбы и к кавказским народам не имел прямого отношения.

Только в качестве курьеза можно привести мнение антрополога И. Пантюхова о происхождении чеченцев и ингушей от сирийских халдеев и ираноязычных татов. В обоснование своего заключения он положил наблюдение над волосатостью тела и некоторые антропологические показатели у ингушей. Правда, И. Пантюхов сам отказывается говорить о том, «как природа и обстоятельства переделали ингушей из халдеев и татов чуть не в чистых чеченцев» 8, оставляя свою теорию образчиком антинаучных построений и примером крайнего дилетантизма и вульгаризаторства. Первые же серьезные лингвистические работы П. К. Услара и Л. П. Загурского послужили основанием для выделения чеченского и ингушского языков из окружающей среды и отнесения их к самостоятельной «восточно-горской группе языков срединной части Кавказского края» 9. Ряд последующих авторов, оперируя главным образом этими тезисами, основанными па языковых данных, также относили ингушей к восточнокавказской семье народов и считали их одной из ветвей чеченского народа 10. Западноевропейские языковеды (Р. Эркерт, А. Дирр, Н. Трубецкой, А. Тромбети и др.) тоже объединяли чеченский, ингушский и тушинский языки в единую чеченскую, или кистинскую, группу 11.

В 1915 г. акад. Н. Я. Марр выделил ингушский язык вместе с чеченским и цова-тушинским (бацбийским) диалектами в особую чеченскую группу 12, позднее назвав ее срединной ветвью яфетических языков Северного Кавказа 13.

Данные последующего изучения народов — носителей чеченского, ингушского и бацбийского языков — полностью подтверждают это положение. Исследование же языковых особенностей этих народов позволило не только поместить их в одну группу, но и объединить единым термином — «нахские народы» или «нахский язык». Так, известный кавказовед Ю. Д. Дешериев прямо говорит о «нахских народах» и «общенахском языке». На основании тщательного анализа особенностей языка чеченцев, ингушей и бацбийцев он считает, что эти языки образовались в процессе распада более древнего общенахского языка-основы, некогда характеризовавшегося едиными признаками — вокализмом, консонантизмом, системой склонения, спряжения и др. В итоге он приходит к признанию самостоятельности этой языковой группы в единой кавказской семье языков, занимающей промежуточное положение между дагестанской и абхазо-адыгской группами 14.

Между прочим, немаловажным является и то обстоятельство, что принадлежность всех этих народов к единой лингвистической группе блестяще подтверждается и общностью их материальной и духовной культуры, в особенности чеченцев и ингушей. Эта общность все более подкрепляется наблюдениями над формами жилищ, предметами быта и другими категориями древней и средневековой материальной культуры вайнахов 15. Опыт новейших археологических исследований доказывает глубину и давность происхождения ряда форм материальной культуры, уходящей своими корнями в I тысячелетие до н. э. и даже глубже 16.

Но менее важными являются заключения антропологов, рассматривающих чеченцев и ингушей как представителей единого так называемого кавкасионского антропологического типа, характерного для всего современного населения Центрального Кавказа 17.

Весьма интересно, что антропологическое обследование ингушского народа, проведенное в 30-х годах нашего столетия экспедициями Московского антропологического института под руководством крупного советского антрополога проф. В. В. Бунака, еще тогда позволило ему высказать следующее: «В отдаленнейшую эпоху… Северный Кавказ был заселен двумя потоками народа: одним — двигавшимся по западной окраине Кавказа, другим — по восточной. Оба эти потока родственны с народностями Малой Азии. В центре Кавказа они встретились и образовали собственный своеобразный тип, в разных видоизменениях встречающийся к югу от Главного Кавказского хребта, но в известной мере проникший и на северные его склоны. Среди ингушей этот собственный кавказский тип сохранился более чем у кого-либо из других северокавказских народов» 18. Позднее другой видный советский антрополог проф. Г. Ф. Дебец признал, что кавкасионский антропологический тип «самый кавказский из всех кавказских» 19.

Приведенное выше заключение В. В. Бунака об участии в формировании антропологического типа кавказцев каких-то южных малоазийских элементов с указанием направлений движения этих элементов почти полностью совпадает с положениями Н. Я. Марра, высказанными им еще в 1916 г. Выясняя происхождение горских языков северной полосы, так называемого яфетического мира, Н. Я. Марр установил отдаленнейшую связь их с древними «яфетидами», некогда жившими в соседстве с просвещенными народами Малой Азии 20. Любопытно, что эти тезисы крупнейших антрополога и историка-лингвиста полностью подтверждаются последними выводами археологов: но памятникам материальной культуры также устанавливаются очень давнее кавказское культурное единство 21, возможная этническая общность и связи этой культурной общности с культурой Закавказья и Малой Азии еще в III тысячелетии до н. э. 22 В разной степени это признается и представителями исторической науки, в частности акад. Г. А. Меликишвили 23, проф. И. М. Дьяконовым 24 и др.

Таким образом, можно считать, что ингуши, как и чеченцы, являются потомками одних из древнейших и коренных обитателей Кавказского перешейка. С давних пор они развивались в контактах с окружающим миром, проявлявшихся в разных формах — и в бранных долах, и в мирных деловых сношениях.

Исследователи, занимающиеся изучением истории ингушей, отмечают следы их различных культурных взаимоотношений с другими народами. Доказательствами этих связей являются и памятники материальной культуры, общность или сходство поведения, существующих обычаев (адатов) и (в большей степени) словарный материал. Последовательно рассматривая состав этих источников, мы вынуждены признать, что больше всего обнаруживается фактов, свидетельствующих о грузино-ингушских взаимоотношениях.

Весьма показателен факт наличия в ингушской лексике элементов грузинского языка. Заимствованную из грузинского языка лексику можно разделить на две категории.

К первой категории относятся слова, которые следует приурочить к более ранней поре общения ингушей с грузинскими племенами. Таковы: «известь», «верхние этажи», «башни», «потолочная жердь», «палка», «пила», «щипцы», «коса», «серп», «мотыга», «люлька», «тренога», «путы», «лук», «дуб», «пламя», «огонь», «миска для молока», «мешок», полный комплект пахотных орудий и т. п. Среди названий животных также встречается ряд грузинских заимствований. Так, осел, бывший некогда главным транспортным средством, только с улучшением дорог вытесненный верховой и вьючной лошадью, именуется ингушами по-грузински — «вир». Слова «курица», «кошка», «маленькая лошадь» и другие также связываются с грузинскими названиями этих животных 25.

Несомненно, при более тщательном анализе ингушского словаря можно проследить последовательные этапы языковых и культурных связей с грузинами. Конечно, такие термины, как «известь», «пила», «щипцы», «машикули» и др., попали в обиход ингушей позже, чем слова из основного словарного запаса («огонь», «дуб», «палка» и др.).

Ко второй категории относятся слова, появившиеся в Ингушетии вместе с проповедью христианства, что подтверждается наличием на ингушской территории грузинских храмов «Тхаба-Ерды», «Альбы-Ерды». Грузинское происхождение имеют такие названия, как «пятница», «суббота», «воскресенье», «неделя», «понедельник», «крест», «пост», «ад», «свеча», «дворец», «часовня», «свадьба» и т. п. 26

Интересно было бы также проследить, не являются ли грузинскими этнические и топонимические имена и названия с окончаниями на -хи 27, аналогичные ингушским Арм-хи (белая река или вода), Сурхо-хи (красная река, вода), Пседа-хи (красивая река или хорошая вода) и т. д.28 По свидетельству грузинского историка царевича Теймураза, «кистины, галгаи и дзурдзуки прежде говорили на грузинском языке и были христиане» 29. Конечно, это нужно понимать не в буквальном смысле, исключающем существование своего языка.

Возможно, некогда подобных «грузинизмов» в ингушском языке было гораздо больше, но постепенно они вытеснялись при последующем общении ингушей с тюркскими народами и с алано-осетинами, обогатившими их кумыкскими и осетинскими словами 30.

«Грузинские племена,— писал Н. Я. Марр,— рано появляются на Кавказском хребте и успевают оказать свое языковое влияние на чеченский и тушинский (галгайский) языки. Бесспорно необычайно глубокое влияние грузинского народа на язык, психику чеченского племени» 31.

Не следует забывать, что так называемые нахские народы (включая ингушей) и грузины, принадлежа к одной языковой семье кавказских народов (иберийско-кавказская языковая семья), в далеком прошлом имели между собою больше общих элементов и более тесные связи, чем позднее с западными соседями — ираноязычными осетинами.

Еще И. А. Гюльденштедт выяснил, что в древние времена «сей народ был подвластен Грузии».

По С. И. Макалатия, «в XI в. Хевсурети (Пхови) вместе с Кистети и Чечней (глигвы и дзурдзуки) в административном отношении являлась частью Кахетии и подчинялась кветерскому эристави» 32. Царевич Вахушти писал, что «кахетинцы считают своими дзурдзуков, глигвов и кистин, а они не ведают об этом с того времени, как отпали» 33. Некоторые группы хевсуров, тушин и пшавов и до сих пор имеют культуру, близкую к ингушской. Согласно Вахушти, тушины Пароманского (Пирикительского) ущелья «верой и языком смешаны с кистами». По другим данным, «цовские и пирикительские тушины суть кистинского происхождения». А. Н. Генко был даже склонен считать, что «древнейшим очагом чечено-ингушского национального бытия была современная Тушетия, впоследствии огрузинившаяся» 34.

Памятники материальной культуры этих народов также обнаруживают черты, общие с ингушскими памятниками. Постройки в Пшавии, Хевсуретии и Тушетии сходны с ингушскими. Таковы жилые и даже боевые башни, многочисленные склеповые сооружения, сложенные из местного камня с перекрытием из тонких плит шиферного сланца 35. Хевсурские и тушинские башни с пирамидальными крышами по технике кладки и конструкции весьма близки к ингушским боевым башням36. С подобными крышами известны древние молельни (святилища) в Пшавии. Хевсуры и тушины считают, что строительное мастерство (постройка башен) к ним было занесено ингушами.

Здесь уместно вспомнить о значительном наборе медных и бронзовых массивных орнаментированных поясных блях, пряжке и наконечниках поясного ремня (всего 16 шт.) из окрестностей г. Манглиси (Грузия) 37. Подобные бляхи были обнаружены Л. П. Семеновым в тайнике одного из ингушских святилищ (рис. 5). Время бытования этих предметов пока не поддается точному определению. Манглисский поясной набор найден в каменном ящике с вещами, допускающими предположение о более ранней дате, чем известные ингушские памятники. Близкие манглисскому комплексу части поясного набора недавно поступили в Грозненский музей из раскопок разрушившейся грунтовой могилы в с. Ольгите в Джерахском ущелье (рис. 6).

Эти находки, относящиеся к раннему средневековью, в тайник святилища могли быть положены намного позже.

Некоторые ингушские культы имеют особенности, присущие культам, некогда бытовавшим у отдельных грузинских племен. Существовавший до сравнительно позднего времени в Ингушии культ женского божества Тушоли (богиня плодородия, деторождения, размножения и т. д.) носил ярко выраженный фаллический характер. Весьма редким на Кавказе является фаллический памятник, до 1930 г. стоявший перед святилищем ингушского с. Кок 38 (рис. 7). Подобные массивные памятники, если не считать многочисленных бронзовых статуэток, найденных на Северном Кавказе и в Закавказье и восходящих еще к эпохе кобанской культуры, известны только в Закавказье. В окрестностях г. Ахалкалаки близ ст. Мурдтахети находятся еще два каменных фаллических памятника 39. О других фаллических памятниках из этого же Ахалкалакского района, в частности о памятнике из Катахевского монастыря, упоминает П. А. Флоренский 40. Церемонии, совершаемые вокруг этих памятников местными женщинами, также напоминают собой действия ингушек, желавших иметь детей.

Несколько массивных фаллических памятников из разных пунктов Советской Армении экспонированы в Армянском государственном музее в Ереване. В различных местах Грузии (включая и Сванетию) до позднего времени бытовали верования и обряды с ярко выраженным фаллическим оттенком, аналогичные ингушскому культу Тушоли.

В заключительной части своей интересной работы, посвященной культу Тушоли у ингушей, Е. М. Шиллинг писал: «Так же как Тушоли, сванский «Сакмиссай» не может быть целиком выведен из глухой нагорной территории, где держащееся вопреки всем физико-географическим условиям земледельческое хозяйство являет собой факт сохранения в горах традиций, занесенных из более южных районов. Точно так же и корни ингушского культа Тушоли, характерного для земледельческого обихода, следует искать не на Северном Кавказе, а в кругу старой земледельческой культуры, связанной с весенним праздником возрождающейся природы, божествами плодородия и фаллическими образами, направленными на обеспечение урожая» 41-42.

А. А. Захаровым приводится ряд параллелей ингушскому культу Тушоли в древних культах Передней Азии 43. Действительно, аналогичных примеров из культов северокавказских народов, кажется, нет. Есть лишь не совсем достоверные сведения о нахождении отдельных памятников (якобы фаллических) в районах Северного Кавказа.

Лингвистический разбор имени Тушоли, произведенный в специальной статье 3. К. Мальсаговым с выделением корня «Туш» («ли» является суффиксом принадлежности), предположительно позволяет сближать этот корень с корнем имени халдского бога Туш-ба 44. Позднее правомочность этого сближения с хурритским Тешубом и уратским Тейшебом была подтверждена Д. Д. Мальсаговым и Ю. Д. Дешериевым 45.

Таким образом, из рассмотрения одного из основных древних ингушских культов — культа Тушоли вытекает, что исторические корни культа следует искать где-то на юге, возможно в Грузии. Некоторые ингушские мифы (например, миф о дэвах) также сближаются с мифами народов Закавказья и даже Передней Азии. В ингушском и чеченском фольклоре сохранились многочисленные упоминания о южном происхождении отдельных чечено-ингушских родов. Эти предания оказывают существенную помощь в выяснении происхождения и этнического состава изучаемого народа. Некоторые фамилии выводят своих мифических предков из Ирана, Турции, Аравии, Сирии, Дагестана 46, сопровождая свои рассказы такими подробностями, что происхождение этих легенд уже нельзя не поставить в прямую связь с мусульманизацией чечено-ингушского народа, начавшейся не ранее XVI—XVII вв. 47 и окончательно закончившейся у ингушей только в середине XIX в. В одном предании об арабах прямо говорится, что арабские воины, приблизившиеся из Чечни к пограничным ингушским районам и предложившие ингушам принять мусульманство и подчиниться их власти, положили основание некоторым ингушским фамилиям 48. В ряде случаев в этих преданиях проявляется тенденция феодализирующейся верхушки отдельных родов связать свое происхождение с классовыми обществами и как бы обосновать свое превосходство над соплеменниками 49.

Другие фамилии ведут свое происхождение от кабардинцев, фиренгов (европейцев) и даже от греков («джелтов», «джилинов»). Но, кажется, больше всего и ингушские, и чеченские предания упоминают о грузинском происхождении многих чечено-ингушских родов и фамилий. Почти в каждом горном ингушском ауле можно услышать предание о связях ингушей с отдельными грузинскими племенами, ближайшими их соседями. В специальной литературе опубликовано немало сведений о переселении в далеком прошлом ингушей из Грузии, об уходе ингушей в Грузию и об обратном возвращении их на родину.

Образование кистинского общества народное предание связывает с некоторыми событиями из грузинской истории. Мнимые родоначальники ингушских фамилий Евлоевых (населяющих несколько горных аулов в Ассинском ущелье: Евлой. Нюй, Пялинг), Зауровых из с. Салги и других считаются выходцами из Грузии. Фамилия Бекбузаровых из с. Хамхи, как предполагают, происходит из Хевсуретии, «Несколько ингушских фамилий из Джерахского ущелья когда-то давно выселились в Грузию и живут там где-то близ Тифлиса. Переселились они из-за какой-то ссоры с другими фамилиями, жившими в Джерахском ущелье. По рассказам, потомки выселившихся в Грузию ингушей приходили временами в Джерахское ущелье, чтобы брататься с местными жителями, поддерживать прежние родственные связи» 50.

Имена некоторых грузинских царей были очень популярны в ингушской среде. Возникновение таких древнейших ингушских аулов, расположенных в верховьях Ассинского ущелья и считающихся колыбелью ингушской культуры, как Таргим, Эгикал, Хамхи, Мецхал, Фалхан и других, предания относят к периоду царствования грузинской царицы Тамары (XII в.). Среди нехристианских имен далеких предков отдельных ингушских обществ встречаются явно не местные, а христианские имена, такие. как Леван, Мануил и другие, скорее всего попавшие сюда из Грузии. По мнению Ю. Д. Дешерпева, еще сильнее чувствуется влияние грузинского языка, грузинской культуры в бацбийской ономастике 51.

Сходная картина родства с грузинскими племенами рисуется и по чеченскому материалу. Существуют некоторые данные о родстве «бадби» (цова-тушин) с населением Мелхестинского района Чечни. По А. П. Ипполитову 52 и Н. Дубровину, некоторые чеченские фамилии имеют грузинское происхождение: «Так, например, фамилия Зумсой считает себя происхождения грузинского, Калой — тушинского, родоначальники фамилии Варандинской — выходцы из Хевсуретии» 53.

По сведениям, полученным от Арсанукаева, в с. Центорой историко-бытовой экспедицией Государственного Исторического музея (руководитель А. Б. Закс, 1936 г.)54 некоторые чеченские фамилии Чеберлоевского района имеют родоначальников, проживающих в горных селениях Телавского района Грузии. Известно, что христианизация средневековых чеченцев также шла из Грузии. Народные предания, наряду со свидетельством о военных столкновениях грузин и чеченцев, содержат и примеры большой дружбы, некогда существовавшей между представителями этих народов. Такова легенда о храбром Бекбулатове, слышанная нами в с. Харачой и от жителя с. Ведено Омара Али Зелимханова (сына известного «абрека» Зелимхана). С его же слов нами была записана другая легенда, повествующая о неудачном приглашении чеченцами князя из Грузии 55.

Безусловно, необходимо считаться с некоторой условностью приводимых данных о связях и родстве чечено-ингушских племен с другими племенами. Нельзя категорически утверждать, что все приведенные свидетельства из легенд и преданий имеют точную историческую достоверность. Но вместе с тем нельзя не признать, что они содержат и какие-то зерна истины. Нередко они с достаточным основанием позволяют судить о некоторой пестроте чечено-ингушского этноса (конечно, относительной, как и каждого народа), окончательно сформировавшегося в процессе длительного развития и взаимосвязей с соседями, а также в условиях частичных передвижений, переселений и некоторой ассимиляции отдельных групп и фамилий 56. Любопытно, что о переселении говорят предания буквально каждого ингушского и чеченского рода, каждой фамилии. Известна, например, чеченская тайпа (род) Кобартий (Гебертий) якобы кабардинского происхождения, а такое переселение могло быть никак не ранее XIV—XVI вв. Поэтому правильнее будет ингушские общества рассматривать как образовавшиеся из глубоко местного древнего этнического ядра с частичным включением разноплеменных родовых групп, сохранивших еще память о своем различном происхождении. Оценивая ингушский этно-генетический процесс в таком аспекте, мы должны констатировать некоторое преобладание в нем южных элементов.

Весь рассмотренный материал указывает на определенный удельный вес грузинизованных элементов, некогда участвовавших в создании всего вайнахского этноса и особенно в оформлении ингушской культуры.

Можно думать, что большинство этих данных когда-то имели под собой вполне реальные основания и до наших дней сохранились только как отголоски древнего культурного единства и языкового родства далеких предков ингушей с предками грузинских племен. Последние составляли, пожалуй, ведущую часть когда-то большого общекавказского этнокультурного единства или «яфетического» комплекса кавказских народов; отсюда и вероятность предположения, что в древности указанных «грузинизмов» в ингушской культуре могло быть гораздо больше.

Разбирая давнее и длительное влияние грузинских племен на горцев Центрального Кавказа, Н. Я. Марр писал: «Не скрою, что и грузинские горцы, в числе их хевсуры и пшавы, мне сейчас представляются такими же грузинизированными племенами чеченского народа, но не предрешая пока ничего, оценивая только фактически бесспорное, необычайно глубокое влияние грузинского народа на языковую психику чеченских племен даже тех, которые теперь разобщены с грузинами и находятся по сю сторону хребта в плоскостной Чечне, мы не можем не наметить двух положений, во-первых, того, что появление грузин, даже картцев в обсуждаемом районе прохода [имеется в виду Дарьяльское ущелье.— Е. К.] и надо датировать по меньшей мере древностью не менее десятка столетий, во-вторых, в чеченах нельзя не видеть одного из коренных местных народов, вытеснявшихся из прохода грузинами в направлении с юга на север» 57. К заключению, что ингуши пришли на ныне занимаемую ими территорию «с юга, из-за гор», пришел и проф. В. П. Христианович, обследовавший горную Ингушетию в 20-х годах нашего столетия 58.

В этой связи заслуживают внимания и выводы, сделанные акад. И. А. Джавахишвили на основании анализа топонимических названий Грузии. И. А. Джавахишвили установил, что «восточные провинции Восточной Грузии некогда были заселены чеченскими и дагестанскими племенами» и что «магистраль направления передвижения этих племен была с юга на север» 59.

Конечно, признавая глубокую, притом местную, подоснову в формировании ингушской народности (вернее, нахского этноса) на Центральном Кавказе, нельзя исключать возможности более позднего (а иногда, может быть, и вторичного) появления ингушских элементов в отдельных районах края. Иногда на это указывают местные предания и легенды. Так, по преданию горцев Джерахского ущелья (устье р. Арм-хи при слиянии ее с Тереком), «настоящее чеченское племя, населяющее ущелье Джейрах, пришлое», оно якобы вытеснило за Терек «жившее здесь осетинское племя» 60.

Передавая историю своих родовых селений, горцы обязательно перечисляют всех своих прямых предков. Переселение, например, горцев, положивших основание аулу Шуан, было совершено якобы 11 —12 поколений назад. Помощник последнего ингушского жреца аула Фалхан 80-летний Алихан Мурзабеков, сообщая нам в 1929 г. сведения о засолении аула Фалхан. назвал 12 имен своих предков: 1) Тейбик, 2) Мойсур-Безик, 3) Мохош, 4) Токк, 5) Дзор, 6) Джамураза, 7) Бахмет, 8) Паччи, 9) Эсмурза, 10) Тоэй, 11) сам Алихан и 12) его племянник Орц. Считая в среднем по пятьдесят лет на одно поколение 61, мы можем если не самый момент появления ингушских родо-племенных групп, то во всяком случае некоторые факты из прошлой истории ингушских обществ относить ко времени 600— 800 лет назад 63. В этой связи заслуживает внимания одно старое хевсур-ское предание, недавно приведенное Р. Л. Харадзе и A. И. Робакидзе. В нем указывается, что в годы царствования Тамары глигвы, т. е. пнгушп, уже обитали в современных ингушских селениях Гаппи, Цоли, Неакист, Кайрак и др. Предание сообщает также о переселении нынешних жителей Архоти (т. е. хевсур) из Ингушетии и о принятии ими христианства в Грузии 63.

Данные генеалогий ингушских родов и преданий о происхождении отдельных аулов на первый взгляд как будто нисколько не противоречат выводам, получаемым при изучении памятников материальной культуры. Все эти башни, надземные и полуподземные склепы, равно как и культовые архитектурные сооружения, развиваются в основном во II тысячелетии п. э.

Можно назвать еще один источник, который прямо указывает на начальные века II тысячелетия н. э. Это грузинский рукописный псалтырь, некогда хранившийся в храме «Тхаба-Ерды». По характеру грузинского письма псалтырь датирован XI—XII вв. Очевидно, псалтырь был доставлен в храм «Тхаба-Ерды» вскоре же после его сооружения 64.

Таким образом, по фольклорным и письменным данным о ранней истории ингушей, наши знания как будто бы. не уходят глубже XI—XII вв. Но это не совсем так. Ибо другие, притом более ранние, исторические свидетельства регистрируют предков чеченцев и ингушей в основном на той же территории и в более раннее время. Некоторые же предметы материальной культуры, как, например, женские металлические головные украшения в виде овальных блях из могильника у с. Мужичи (бывш. Луговое) середины I тысячелетия до н. э. и других мест Ингушетии 65, являются очень древними прототипами металлических блях, украшавших женский рогообразный головной убор «кур-харс» XVI в., хорошо известный по находкам из ингушских надземных склепов.

Правда, мы знаем, что содержание некоторых могильников Ингушетии (особенно катакомбных) с достаточным основанием связывается с аланскими племенами, некогда населявшими значительную территорию Северного Кавказа, ираноязычную часть которых составляла племенная группа, вошедшая в историю под именем «осов», «ясов» — прямых предков современных осетин. Последние же по языку считаются иранцами, индоевропейцами 66. Получается как будто логичная последовательность. Конечная дата «аланов-осов», некогда бытовавших на части территории Ингушетии, по могильному инвентарю определяется X—XI вв. начальная же дата появления ингушей на этой территории приходится на XI—XII вв. Эти «факты» придают кажущуюся убедительность мнению Н. Я. Марра о появлении на Северном Кавказе чечено-ингушских племен на рубеже I и II тысячелетий н. э.

Признаюсь, и мне лично этот вывод когда-то казался единственно возможным и правильным67. Между прочим, и М. М. Ковалевский, конечно в первую очередь на основании работ В. Ф. Миллера, также считал, что «ингуши и другие племена Северного Кавказа — не более как позднейшие насельники тех самых местностей, которые некогда заняты были осетинами» 68.

В действительности же дело обстояло далеко не так. Более глубокие корни вайнахского этноса и его культуры прослеживаются на этой же горной и предгорной территории вплоть до I тысячелетия до н. э. Это, конечно, не исключает возможных эпизодических перемещений ваинахских элементов из района в район и наличия небольших очагов, заселенных племенами иного этнического массива.

Кроме того, нельзя думать, что отдельные переселенческие волны ингушских родо-племенных групп окончательно сметали негустое (судя по катакомоным могильникам) так называемое аланское население в ущелье Арм-хи (с. Гоуст) и по среднему течению р. Ассы (с. Верхний Алкун и б. станица Фельдмаршальская). Самый факт использования уже ингушскими обществами древних «аланских» кладбищ для своих захоронений в более позднюю пору говорит о какой-то преемственной связи между ними. Такую картину, например, лает огромный могильник близ с. Шуан, известный под названием «Райского кургана», где сочетаются аланские катакомбы с подземными склепами, возникшими на Северном Кавказе еще в эпоху бронзы 69.

Надо думать, такая же преемственность наблюдалась и при более позднем заселении аланами ущелья Арм-хи, ранее занимаемого проингушскими племенами, например аула Эрзи («Орел»). По народному поверью, Эрзи основан в IX в. на месте гнезда орла выходцами из Аравии, якобы положившими начало определенным ингушским фамилиям. В с. Эрзи найден великолепный бронзовый водолей, изготовленный в Ираке в VIII в. 70 (рис. 10).

Конечно, окончательное оформление этнической физиономии ингушских родо-племенных групп протекало не без этнического и языкового влияния и алано-осетинских, ныне ираноязычных, племен 71. Л. П. Семенов, отмечая некоторую общность внешних сторон быта осетин и ингушей, свидетельствует, что «при всей отрывочности и противоречивости собранный материал ярко свидетельствует о давности и глубине культурного и экономического общения Ингушии и Осетии» 72.

Долго сохранявшееся алано-осетинское название Макалдоном ингушской реки Арм-хи, а также значительные остатки осетинского словарного материала в ингушской лексике 73, наличие некоторых общих элементов в нартском (богатырском) эпосе у осетин и ингушей убедительно свидетельствуют о давности и глубине этнокультурного и экономического общения этих народов. Обращает на себя внимание характер словарного материала, тесно связанного с бытом и занятиями ингушей.

Такие слова, как «долина», «возвышенность», «холм», «гребень», «плуг», «корзина-сапетка», «охота», «олень», «оружие», «котел для варки пива», «арба», «пастух», «лошадь», «седло», «удалец», «каменный мешок для пленных», «убийца», «кровник», «рабы», и другие 74 чрезвычайно показательны для характеристики установившихся взаимоотношений ингушей и осетин не только в эпоху позднего средневековья (XV—XVIII вв.). Конечно, они отражают общение более ранней поры. А. Н. Генко влиянию осетинского языка на ингушский склонен отвести важное место, вслед за грузинским 75.

Из дальнейшей истории этих народов нам известны не только распри, но и примеры сотрудничества и даже брачных отношений. По данным Л. П. Семенова, осетинская фамилия Дударовых имеет ингушское происхождение76. Такое же происхождение имеет и фамилия Андиевых (от Индиевых) 77. Жители «пограничных» аулов — ингушского с. Фуртоуг и осетинского с. Чми были связаны даже брачными узами 78. Все это, конечно, говорит о значительности алано-осетинских черт в культуре ингушей, вытесняющих прежние черты, роднящие ингушей с грузинскими племенами. Действительно. XII — XV века характеризуются некоторой вспышкой грузинского влияния на ингушей, но ограниченного уже узкоцерковной сферой, связанной с распространением христианства. Доказательством этого служат упомянутые выше памятники грузинской церковной архитектуры (в Ассииском ущелье — колыбели ингушской культуры), специфический словарный материал и фрагменты эпиграфики.

Позднейшие образцы ингушской материальной культуры — особый тип изящных боевых башен со ступенчатой пирамидальной крышей, женский парадный головной убор («кур-харс»), особые женские серебряные и медные височные кольца и другие являются выражением сугубо инди видуальных особенностей ингушской культуры. Эти черты не встречаются, например, в Северной Осетии.

По археологическому материалу начиная с I тысячелетия до н. э. можно допустить предположение о естественном развитии одних и тех же местных элементов в материальной культуре, правда не всегда хорошо прослеживаемых.

Намечающаяся некоторая разница в элементах материальной культуры Осетии и Ингушетии находится в полном соответствии и с языковым различием населения этих областей. Но при этом следует всегда иметь в виду два важных обстоятельства. Во-первых, последними комплексными исследованиями проблемы этногенеза осетинского народа устанавливается значительная роль аборигенной кавказской среды (кавказского субстрата) в формировании осетинского народа 79. Во-вторых, признается, что сами аланские элементы, носители ираноязычной речи, проникли и обосновались в высокогорной зоне Северного Кавказа не ранее VI—VII вв. н. э. 80 И, в-третьих, сама аланская среда этнически была далеко не однородна на всем Северном Кавказе 81. Это, конечно, не исключает бытования в отдельных районах более однородной этнической массы ираноязычных алан, действительно явившихся прямыми предками современных осетин, например, на территории Северной Осетии. Это блестяще было подтверждено и раскопками СК АЭ богатейшего катакомбного могильника у станицы Змейской 82.

Все приведенные факты и доводы позволяют считать наиболее вероятным обитание предков ингушских племен на Северном Кавказе с весьма отдаленных времен; во всяком случае истоки некоторых элементов материальной культуры прослеживаются здесь еще с начала I тысячелетия до н. э., если судить по данным Сержень-Юртовского и Алхастинского поселений и могильников кобанской культуры (приемы домостроительства, генезис украшений и т. п.) 83.

Это подтверждают и факты из грузинской истории. Достаточно вспомнить, что рубеж I и II тысячелетий н. э. и особенно последующие века характеризуются упрочением мощи грузинской феодальной державы, расширением государственных границ Грузии за счет подчинения своему влиянию ряда соседних провинций, в том числе и районов, населенных северокавказскими горцами, издавна связанных с населением Грузии. Давид II Агмашенабели (Возобновитель) (1089—1125 гг.) особое внимание обращал на укрепление северных границ своего царства, сделав данниками даже многих кавказских горцев 84. Этим временем и датируются в осетинских, чечено-ингушских и даже дагестанских горах христианские памятники, свидетельствующие о грузинском влиянии на горцев Северного Кавказа.

Пользуясь благоприятной обстановкой, именно в этот период какая-то часть этнически однородных горцев (как избыток населения) вновь могла спуститься ниже по северным склонам Кавказского хребта и осесть в районах, населенных тогда еще довольно редким смешанным вайнахским и аланским населением.

Кстати, это положение подкрепляется и известной «Армянской географией VII века» 85, где перечисляются племена, населявшие в эпоху раннего средневековья Азиатскую Сарматию; среди них упоминаются и «кусты», или «кисты». И хотя ни одно из перечисленных в «Географии» племен, за исключением, может быть, маскутов, не определяется абсолютно точно географически, местопребывание как «кустов», так и «нахчаматьянов» в районах центральной части Северного Кавказа не вызывает сомнений. Их связь с родственными им цова-тушинскими (бацбийскими) племенами Закавказья общеизвестна.

В литературе имеются сведения даже об обратном движении ингушей в Закавказье, якобы происходившем в эпоху XIV—XVI вв. и позднее. Но эти примеры не могут изменить основной картины, ибо свидетельствуют обычно о переселении представителей одного-двух родов. Крайне любопытно, что данные о поздних связях ингушей с южными соседями, особенно с «бацби», бытуют только в пограничных с Хевсуретией районах Ингушетии, в Джерахо-Мецхальском и частично Хамхинском районах86. Эти факты лишь подтверждают древнейшие связи отдельных ингушских родов и фамилий с родами и фамилиями «бацби» и другими грузинизированными народностями из более южных районов. По-видимому, в основе этих связей лежало и сознание древней этнокультурной близости и даже родства, позволявшее ингушам в случае нужды рассчитывать на гостеприимство закавказских племен и в последующее время.

Насколько можно судить по ряду историко-этнографических данных, традиционная связь вайнахских племен с ближайшим грузинизированным населением северных районов Закавказья, основанная в прошлом на единстве происхождения и общности культуры и быта, сохранилась до позднего времени.

Если же интересующий нас вопрос о происхождении ингушей, а в целом и происхождения всего вайнахского народа не отрывать от общей проблемы происхождения иберийско-кавказского этнического массива, то с еще большей долей уверенности можно говорить о местном, автохтонном развитии всего этого массива на Кавказе уже с III тысячелетия до н. э.87

Совокупностью антропологических, археологических, исторических, лингвистических и этнографических данных подтверждается давнее и сугубо местное происхождение и развитие этнического ядра, которое в паши дни именуется ингушским народом, составляющим одно из слагаемых так называемого нахского этнического массива Кавказа.

Примечания:
1 См.: P. S. Pallas. Bemerkungen auf einer Reise in die Siidlichen Statthalterschaften des Russiscnen Reichs in den Jahren 1793 und 1794, Bd. I. Leipzig, 1799.

2 В. В. Латышев. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. БДИ, 1947, № 4.

3 В. И. Абаев. Осетинский язык и фольклор. М.—Л., 1949, стр. 21,

4 С. Вроневский. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе, ч. II. М.. 1S2.3, стр. 154.

5 Б. А. Алборов. Ингушское «Галь-ерды» и осетинское «Аларды». ПИНИИК, т. I. Владикавказ, 1928, стр. 349.

6 Там же, стр. 425.

7 Б. А. Алборов. Указ. соч.. стр. 425.

8 «Известия кавказского отделения ими. РУССКОГО географического общества», т. XIII. Тифлис, 1900.

9 П. К. Услар. Этнография Кавказа, выл. 2. Чеченский язык. Тифлис. 1888; Л. П. Загурский. Этнологическая классификация кавказских языков. «Кавказский календарь на 1888 г.» Приложение.

10 Г. К. Казбек. Военно-статистическое описание Терской области, ч. 1. Тифлис, 1888, стр. 107.

11 М. Я. Яемировский. Из прошлого и настоящего кавказской лингвистики. ИИНИИК, т. I. Владикавказ, 1928, стр. 299—348.

12 И. Я. Марр. Кавказоведение и абхазский язык. ЖМНГТ, 1910. .V. 5, стр. 12 и 10: он же. Племенной состав населения Кавказа. Пг., 1920, стр. 44.

13 БСЭ, т. 15, стр. 840; т. 65, стр. 941.

14 Ю. Д. Дешериев. Сравнительно-историческая грамматика нахских языков и проблемы происхождения и исторического развития горских кавказских народов. Грозный, 1963, стр. 61, 532.

15 Е. И. Крупное. Десять лет деятельности Северокавказской археологической экспедиции в Чечено-Ингушской АССР. АЭС, т. III. Грозный, 1969, стр.18; В. И. Маркович. Чеченские средневековые памятники в верховьях р. Чанты-Аргуна. ДЧИ. М., 1963; он же. В ущельях Аргуна и Фортанги. М., 1965; он же. В стране вайнахов. М., 1969.

16 Е. И. Крупное. О чем говорят памятники материальной культуры Чечено-Ингушетии. Грозный, 1962. стр. 44; Р. М. Мунчаев. Луговой могильник. ДЧП. М., 1963; В. И. Маркович. Дагестан и горная Чечня в древности. МИА, № 122. М., 1968.

17 М. Г. Абдушелишеили. К краниологии древнего и современного населения Кавказа. Тбилиси, 1966; Г. Ф. Дебец. Антропологические типы. «Народы Кавказа», т. I (серия «Народы мира»). М., 1960, стр. 28; В. П. Алексеев. Антропологические данные к проблеме происхождения населения центральных предгорий Кавказского хребта. «Антропологический сборник». IV. М., 1963, стр. 63.

18 В. В. Бунак. Антропологическое изучение чечено-ингушского народа. «Грозненский рабочий». 5. VII 1935.

19 Г. Ф. Дебец. Антропологические исследования в Дагестане. ТИЭ, т. XXIII. М., 1956, стр. 214.

20 Н. Я. Марр. Кавказоведение и абхазский язык. ЖМНП, 1916, № 5.

21 Р. М. Мунчаее. Древнейшая культура Северо-Восточного Кавказа. МИА, Mi 100. М., 1961.

22 Е. И. Крупное. Древнейшая культура Кавказа и кавказская этническая общность. СА, 1964, Mi 1, стр. 41.

23 Г. А. Меликишеили. К истории древней Грузии. Тбилиси, 1959, стр. 120.

24 И. М. Дьяконов. Предыстория армянского народа. Ереван, 1968, стр. 23, 119.

25 А. Я. Генко. Из культурного прошлого ингушей. 3KB, т. V. Л., 1930, стр. 740.

26 У. Лаудаев. Чеченское племя. ССКГ. вып. VI. Тифлис, 1872, стр. 57; А. Н. Генко. Указ. соч., Стр. 738—759.

27 Я. А. Джавахишвили. Основные историко-этнологические проблемы истории Грузии, Кавказа и Ближнего Востока древнейшей эпохи. ВДИ, 1939, Mi 4, стр. 47.

28 В. П. Христианович. Горная Ингушия. Ростов-на-Дону, 1928, стр. 681.

29 Цсревич Теймураз. История Грузии. СПб., 1848, стр. 36.

30 О наличии следов других влияний в ингушском языке см.: А. И. Генко. Указ. соч., стр. 681 — 762; В. П. Абаев. Осетино-вайнахские лексические параллели. ИЧИНИИ, т. I, вып. 2. Грозный, 1954, стр. 115—117; Ю. Д. Дешериев. Указ. соч., стр. 26—31.

31 Н. Я. Марр. К истории передвижения яфетических народов с юга на север Кавказа. ПАН, Л5 15. 1916, стр. 136.

32 С. И. Макалатия. Хевсурети. Тбилиси, 1940, стр. 24.

33 Вахушти Бсгратиони. География Грузии. Тифлис, 1904, стр. НО.

34 Л. Я. Генко. Указ. соч., стр. 710.

35 В. Н. Худадов. Мегалитические памятники Кавказа. ВДИ, 1937, № 1, стр. 198.

36 С. И. Макалатия. Указ. соч., стр. 100.

37 «Museum Caucasicum», т. V. Тифлис, 1902, стр. 90, № 2239.

38 В настоящее время памятник находится в Чечено-Ингушском музее в Грозном.

39 Ростом. Ахалкалакский уезд в археологическом отношении. СМ0МПК, т. XXV. Тифлис, 1S98, стр. 9?—94; МАК, вып. XII, стр. 28, рис. XIII.

40 П. Л. Флоренский. Фаллический памятник Катахевского монастыря. «Живая старина», вып. 1, 1903.

4l-42 См. об этом: Е. М. Шиллинг. Культ Тушоли у ингушей. ИИНИИК, т. IV, вып. 2. Орджоникидзе — Грозный, 1934—1935, стр. 98.

43 Там же, стр. 114.

44 Там же, стр. 126.

45 Ю. Д. Дешериев. Указ. соч., стр. 56.

46 Г.А Вертепов. Ингуши. ТС, вып. 2. Владикавказ, 1892, стр. 80.

47 В.И. Марковин. Чеченские средневековые памятники в верховьях р. Чанты-Аргуна, стр. 272.

48 Л. Я. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925—1932 годах. Грозный, 1963, стр. 68.

49 Р. Л. Харадзе, А. И. Робакивзе. К вопросу о нахской этнонимике. КЭС, вып. II. Тбилиси, 1968, стр. 14, 109.

50 Л. Я. Семенов. Указ. соч., стр. 117. Сведения о переселенцах и об их связях с районами Ингушии ex.: Б. К. Дплгат. Родовой быт чеченцев и ингушей в прошлом. ИИННИК, т. IV, вып. 2. Орджоникидзе — Грозный, 1934—1935, стр. 12 и СЛ.

51 Ю. Д. Дешериев. Указ. соч., стр. 61.

52 А. П. Ипполитов. Этнографические очерки Аргунского округа. ССКГ, т. I. Тифлис, 1868, стр. 4.

53 Я. Дубровин. История войны и владычества русских на Кавказе, т. I. СПб., 1871, стр. 273.

54 В экспедиции 1936 г. принимал участие и автор данной работы.

55 Материалы экспедиции 1936 г.

56 Б. А. Калоев. Осетины. М., 1967, стр. 45—47.

57 Я. Я. Марр. К истории передвижения яфетических народов с юга на север Кавказа, стр. 143.

58 В. П. Христианович. Указ. соч., стр. 70.

59 И. А. Джавахишвили. Указ. соч., стр. 46.

60 OAK за 1890 г.. стр. 95—96.

61 Учитывая известное долголетие горцев, в кавказоведческой литературе одно поколение в среднем исчисляется в 50 лет.

62 В. П. Христианович. Указ. соч., стр. 28.

63 Р. А. Харадзе, А. II. Робакидзе. Указ. соч., стр. 33—34.

64 А. Н. Генко. Указ. соч., стр. 737.

65 Е. II. Крупное. Древняя история Северного Кавказа. М., I960, стр. 424, табл. II, .5; Р. М. Мунчаев. Археологические раскопки в Ассинском ущелье в 1956 году. ИЧИРМК, вып. 10. Грозный, 1961; стр. 81—84, рис. 4; он же. Луговой могильник. ДЧИ. М., 1963, стр. 145 и ел., рис. 10, 13, 15 и др.

66 Я. Я. Марр. Племенной состав населения Кавказа; В. II. Абаев. Осетинский язык и фольклор.

67 Е. И. Kpуппов. К истории Ингушин. ВДИ, 1939, Х°. 2, стр. 83. 81 М. М. Ковалевский. Родовой быт. вып. 1. М.. 1905, стр. 10. •• В. II. Морковин. Склепы эпохи бронзы у сел. Эгикал. СА, 1970, .N» 4.

70 М. М. Дьяконов. Арабская надпись на бронзовом орле из собрания Государственного Эрмитажа. «Эпиграфика Востока». IV, 1951, стр. 24.

71 В. II. Абаев. Осетинский язык и фольклор.

72 ИИНИИК, т. I. Владикавказ, 1928, стр. 208.

73 По устному утверждению Н. Г. Ахрисва, особенно у джераховцев.

74 А. К. Генко. Указ. соч., стр. 715—-718. 71 Там же, стр. 727.

76 Л. П. Семенов. Указ. соч., стр. 78: Б. В. Скитский. Очерки по истории осетинского народа с древнейших времен до 1867 г. ИСОНИП. т. XI. Дзауджикау, 1947, стр. 57.

77 Б. А. Колоев. Указ. соч.. стр. 45.

78 По мнению Н. Г. Ахриева, некоторые даже дигорские фамилии имеют ингушское происхождение.

79 В. Я. Абаее. Скифо-европейские изоглосы. М., 1965, стр. 145; Е. И. Крупное. Об этногенезе осетин и других народов Северного Кавказа. Сб. «Против вульгаризации марксизма в археологии». М., 1959, стр. 158; «Происхождение осетинского народа». Орджоникидзе, 196».

80 Е. Я. Крупное. Проблема происхождения осетин по археологическим данным. «Происхождение осетинского народа», стр. 40.

81 В. А. Кузнецов. Аланские племена Северного Кавказа. МИА, Хв 106. М., 1962, стр. 132.

82 В. А. Кузнецов. Змейский катакомбный могильник. «Археологические раскопки в районе Змейской Северной Осетии». МАДИСО, т. I. Орджоникидзе, 1961, стр. 62.

83 Е. И. Крупное. О чем говорят памятники материальной культуры Чечено-Ингушской АССР. Грозный, 1963, стр. 44.

84 А. Цагарели. Грузия. «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона», т. 18, стр. 797.

85 «Армянская география VII века по Р. X.». Перевод К. П. Патканова. СПб., 1877, стр. 35.

86 Л. П. Семенов. Указ. соч., стр. 150—153.

87 Р. М. Мунчаев. Древнейшая культура Северо-Восточного Кавказа. МИА. № 100. M., 1961, стр. 164; Е. И. Крупное. Древнейшая культура Кавказа и кавказская этническая общность. CA, 1964, М 1, стр. 43.

Источник:
Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971, стр. 39-57.