Музыка родного края

26 апреля 1991 года Верховный Совет РСФСР принял Закон «О реабилитации репрессированных народов». Спустя год с небольшим – Закон «Об образовании Ингушской Республики в составе Российской Федерации». Что этому предшествовало, через что прошел народ… Память. Память поколений. Она одна способна хранить всю боль и страдания, все мечты и надежды, гордость и радость. Мы уже привыкли к тому, что живем в своей республике, значительная часть нашей молодежи уже родилась и выросла в новом государственном образовании и даже не представляет, что было как-то по-другому. Знает из рассказов старших, из книг да газет, но не представляет…

При этом вряд ли есть среди нас те, кто может поставить государственность ингушского народа на чашу весов… с чем бы то ни было. Но все же, все же… Мысли ведь не появляются на пустом месте, они являются следствием неких размышлений, какой-то информации. Легче мы стали относиться к этому. Не легко, но легче.

У. Хамхоев (слева)

Конечно, может, и не надо все время думать о том, как было плохо и тяжело. Наверное, не надо. Смотреть надо вперед. Но помнить надо всегда. Чтобы ценить. Чтобы дорожить.

Возможно, дневниковые записи молодого Уматгирея Хамхоева помогут кому-то понять, что мы приобрели. Как словосочетания «Республика Ингушетия» не хватало многим поколениям ингушей, и как тысячи наших отцов и дедов стремились к тому, чтобы на весь мир, как музыка, разрывающая сердце на части от боли, горечи, радости и гордости, зазвучит слово «Ингушетия»!

Мы решили опубликовать на страницах нашей газеты записи молодого, ничем не примечательного, на первый взгляд, человека. В детстве он познал трагедию депортации, узнал, каково это быть «врагом народа» в школьные годы. Он не был провидцем, но он верил, что зазвучит и музыка родного края, что спустя годы он сможет гордиться своей Родиной. Так и случилось. Только он до этого не дожил. Почитайте.

Уматгирею Хамхоеву не довелось увидеть, как ингушский народ приобрел свою государственность. Ему было всего пять лет, когда его лишили Родины. Уже в более старшем возрасте он безумно переживал за судьбу своего народа, за его будущее, мечтал, что в журнале «Современная литература» появятся имена и его соотечественников, мечтал написать историю ингушского народа.

Но жизнь ему отпустила очень мало времени. Он умер 22-летним юношей в 1961 году. Годы детства в депортации не прошли даром.

Наша постоянная читательница Марет Точиева принесла в редакцию потрёпанные от времени, но аккуратно сложенные тетради, письма, фотографии племянника своей матери Уматгирея Хамхоева. «Он не был известным человеком, чтобы его имя узнавали, не был героем, писателем, хотя мог бы им стать», — считает его друг, основатель Музея воинской славы города Малгобека Башир Чербижев.

Нас, как и нашу читательницу, тронула глубина его мыслей, грамотно и ясно изложенных в дневнике его жизни, который он вёл с 12 лет. Волнения, переживания, радости жизни – все те эмоции, которые испытывает человек, пронизаны здесь патриотическими настроениями, мечтами и верой в счастливое будущее народа, и болью за его состояние в ту эпоху, в которой он жил.

«Моя жизнь среди тысячи других, — пишет Уматгирей, — считая себя частью того поколения наших отцов, у которых общественное преобладало над личностным». Так думали и жили многие, те, кто верил, но не дожил до наших дней. Пусть простит нас автор, что его диалог «с самим с собой» стал достоянием общества. Мы отобрали из его записей лишь незначительную часть, но лучше обо всём расскажет сам герой, через свои размышления на пожелтевших страницах его дневника …

«…Нам с Борисом дали книгу «Современная литература» для 10 класса за 1949 год. Там были отрывки произведений всех писателей: грузинских, азербайджанских, армянских, украинских, русских, белорусских и многих других. А что, у ингушей и чеченцев нет писателей? — думали мы. Почему? И сами же отвечали: «Вот попробуй, напиши книгу об ингушах, и они набросятся на тебя яростно». … Вот если бы у нас был писательский дар, то непременно бы написали об ингушах и чеченцах правду. Я предложил Борису начать писать историю ингушей с момента их происхождения…».

Мы узнали, что Борис, о котором пишет Уматгирей — тот самый Башир Чербижев, основатель Музея воинской славы города Малгобека, связались с ним по телефону. Их с Уматгиреем связывали не только родственные отношения.

— Мы были неразлучными друзьями, — рассказал Башир. – Без сомнения, он бы стал великим писателем. Хороший был парень, умный, рассудительный, готовый всегда прийти на помощь. С отличием окончил школу, потом — техникум. Мы часто думали о том, в каком бесправном положении находится наш народ, и как-то с присущим юношескому возрасту максимализмом даже попытались распространить листовки, где по-своему изложили «правду о народе».

Хорошо, дядя вовремя заметил нашу политическую активность и предотвратил трагедию. Могли бы засесть на многие годы в лагеря. Уматгирей умер от туберкулёза лёгких. Его мама осталась одна, она пережила сына на 32 года, но была далеко не одинокой, о ней заботились многочисленные родственники.

«…Я люблю этот край безумной любовью, — пишет Уматгирей в 1959 году, будучи уже на Родине. – Край, который из самого отсталого идёт к самому передовому… А обиды и сомнения заглушаются радостями жизни.

Я родился близ города Орджоникидзе, в селении Базоркино… Ровно через три месяца после ареста отца (Корейша Хамхоева, которого обвинили в том, что он дал ночлег своему родственнику-абреку). Мне сулили большое будущее: родился я в среду, с восходом солнца; по адату рождение в этот день считается хорошим предзнаменованием… рос, не нуждаясь ни в чём… Бывало, по калитке взбирался на двухметровый плетень, а бабушка умоляла спуститься… заходила то справа, то слева. Дядя же радовался: «Вот так! Смелее, смелее!», — говорил он. И когда бабушка начинала утирать слёзы, я с этой двухметровой высоты прыгал ей прямо в объятия…

Отца своего я не видел, но знаю одно, если бы он был, то всё было бы по-другому… Я представляю, как мама (Хава Чербижева) возила меня в Ростов в 1939 году, и как через тюремную решётку отец в последний раз смотрел на меня — семимесячного сына… Но моё детство протекало беззаботно, пока не наступил февраль 1944 года… Детство — это ведь такая хорошая пора, когда не знаешь, какими злыми могут быть люди, какими могут быть жестокими. С тех пор прошло 16 лет, но ничего не забыто…

23 февраля я с матерью во дворе с большим кинжалом в руках, который с трудом поднимал, рубил кукурузу на силос. Мать не успела заготовить его во время уборки, и это приходилось делать каждую неделю. Я сидел спиной к калитке. Вдруг мать резко поднялась. Мне никогда не забыть слёз, набежавших на её глаза.

Я с испугу уронил кинжал, который рассёк мне большой палец левой руки. Она, увидев это, схватила меня и крепко обняла. И только тут я увидел входивших во двор солдат. Один из них, что был без винтовки, взял меня за руку, вытащил из кармана что-то белое (бинт) и перевязал мне руку. Они что-то объясняли матери, показывая на дом. Мать не знала ни слова по-русски. Крепко обняв меня, она стояла на месте. Тогда он сам зашёл в наш дом и что-то вынес. Как сейчас помню, как два других забили дверь большими гвоздями… Помню, как в 1944 году (по дороге в ссылку), мама грела меня, брала на руки. Какими они были нежными эти материнские тёплые руки… сколько мучений, сколько страданий, сколько боли они перенесли… сколько сверхчеловеческой работы прошло через них…».

Особенно впечатлила эта запись, сделанная в год его смерти: «…Какая чушь. До сих пор мы боимся произнести слово, сказать правду… А ведь 1961 год! А была ли она правда, и неужели так живёт весь мир?.. Милая ты моя Чечено-Ингушетия! До чего же тебя довели… И каким смешным кажусь сегодня я сам себе, вспомнив 1956 год. Никогда до этого я не был так счастлив – Республика Чечено-Ингушская, наконец-то! Но это была афиша, афиша, размалеванная умелой рукой. Какой же горькой оказалась постановка!.. Была ли справедливость? Есть ли справедливость? Но вопрос: «Будет ли справедливость?» я не ставлю, потому что верю — будет!».

«…Сегодня я счастлив, — пишет он на одной из страниц, — и клянусь, не знаю почему. Помню, у нас в группе была анкета с вопросом: «Как вы представляете себе счастливую жизнь?». И почему-то каждый понимал этот вопрос по-своему. «Окончить институт», «устроиться на хорошую работу», «иметь мужа с машиной». Но вот я думаю, что счастье и несчастье — понятия совершенно противоположные, но одно не обходится без другого. Счастье одного может быть построено на несчастье другого. О, Аллах! Как полон мир этими счастливцами. В моём понимании счастье – это понимать окружающий мир, и моё несчастье, если я его не пойму… А человек просто должен и будет счастливым».

Его жизнь среди тысячи других, тех, кто не долюбил, не допел, не дожил до этих счастливых дней, когда возродилась наша Ингушетия, когда с гордо поднятой головой мы можем называть имена наших героических предков, когда мечта «написать историю ингушей» стала действительностью, а писателей-ингушей чествуют не только в Ингушетии, но и во всём мире.

Ради них мы обязаны творить и развиваться, верить, что они видят нас, радуются вместе с нами и не осудят нас за то, что мы вторглись в Дневник жизни человека, короткой, но достойной, о чём говорит и последняя запись: «Жить надо так, чтобы никто не упрекнул тебя за бесцельность. Ничего, что не все цели достигаются, но когда видишь, ставишь благородную цель, жизнь становится благородней, и если умрёшь на пути к этой цели, то совесть будет чиста. А это самое главное… Своей совестью я не торговал никогда».