Чечено-Ингушетия в первой трети XIX века.

Добровольное вхождение основных групп населения Чечено-Ингушетии в состав России объективно отвечало интересам широких народных масс. Но само решительное изменение политической ситуации в крае повлекло за собой глубокие и разнообразные последствия, часть которых в конечном счете привела к обострению противоречий в местной обстановке и развязыванию в ряде районов боевых действий между горцами и российскими войсками.

Первым серьезным испытанием русско-вайнахского государственного единства было восстание равнинных чеченцев в 1785— 1791 годах под предводительством чеченца из с. Алды по имени Ушурма (шейх Мансур). Оно было направлено против нарождавшихся не без содействия России феодальных отношений и одновременно послужило ответом наиболее консервативных патриархальных слоев местного общества и традиционной «антироссийской партии», поддерживаемой извне, на активизацию русско-северокавказских взаимоотношений после вхождения в состав России. Последнее предопределило, однако, скорую изоляцию восставших в Чечне, бегство Мансура и превращение его в проводника политики Османской империи на Северо-Западном Кавказе.

Добровольное вхождение Дагестана в состав России (1813 год) « присоединение к ней в первой трети XIX века Закавказья превратили территорию Чечено-Ингушетии из пограничной зоны во внутреннюю область Российской империи. Соответственно с начала XIX века в предгорной и равнинной зоне Чечено-Ингушетии царизм начал создавать государственную структуру управления. Для этого существовало два возможных пути: сохранение определенной горской «особности», в том числе и сложившейся в ходе антифеодальной борьбы системы «выборного» старшинского управления; и путь безапелляционного насаждения новых норм жизни в горских обществах, включающий и применение военной силы (именно этот путь А. С. Грибоедов назвал «барабанным просвещением»).

«Барабанное просвещение» оказалось наиболее близким духу царской администрации, которая в силу своих узкоклассовых задач стремилась распространить, на новые земли российские феодально-великодержавные порядки, не считаясь с особенностями края, не вникая в причины происходивших здесь трений и столкновений. Способность царских войск подавлять вспышки недовольства в легкодоступных равнинных аулах создавала у администраторов заманчивую иллюзию того, что военная сила способна решить все вопросы. Наместник императора на Кавказе с 1816 года А. П. Ермолов писал: «С устройством крепостей я предложу живущим”:между Тереком и Сунжей злодеям, мирными именующимся, правила для жизни и некоторые повинности, кои истолкуют им, что они подданные царя, а не союзники, как до сего времени о том мечтают». (Потто В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях. Т. 2. Спб. — Тифлис. 1886. С. 88.) Именно при нем начались: планомерное продвижение к горам путем широкомасштабной рубки лесов; строительство укрепленных пунктов; возведение на присунженских землях, уже освоенных горцами, крепостей; мобилизация населения на строительство дорог; обременительные подати и повинности, произвол чиновников царской администрации, то есть стала оформляться” вся система насаждения в крае царского военно-административного режима, самодержавных порядков и аппарата.

Такая политика и практика царизма вызывала недовольство и протест самых разных слоев северокавказских горцев, приводила их на путь справедливой освободительной борьбы против феодально-великодержавного гнета. К тому же постоянно и все сильнее в границах России углублялся разрыв между уровнем хозяйственного благополучия и социальной жизни вайнахских обитателей «равнины» и «гор», что обостряло их хронические противоречия и взаимоотношения в контексте общего развития русско-северокавказских связей. Не дремали и внешние враги русско-кавказского единства, продолжая свою опасную агитацию.

В первой трети ХIХ века волна выступлений прокатилась по Дагестану, Чечено-Ингушетии, Осетии, Кабарде. Это были отдельные вспышки недовольства, зачастую направленные против конкретных фактов извращенного администрирования. Вместе с тем инициаторами трений с российскими властями зачастую становились и чеченские старшины, чьи интересы существенно ущемлялись — ограничение власти становилось преградой на пути их обогащения, а запрет пленопродавства (работорговли) лишал привычного источника доходов.

В 10—20-х годах XIX века движение старшин в Чечне возглавил энергичный политический деятель Байбулат Таймиев. Выполняя своекорыстную, в принципе, программу феодализирующейся старшинской верхушки, он неоднократно менял политическую ориентацию: то активно служил царизму, то будоражил народные массы и велвооруженную борьбу против царской администрации.. Закономерной была и поездка Байбулата Таймиева в Иран и Турцию. Однако, убедившись в бесперспективности ориентации на отсталые восточные деспотии, лидер чеченских старшин, вернувшись на Кавказ, уже не подвергал сомнению идею русско-вайнахского государственного единства. После того как в конце 20-х годов XIX века безуспешно закончилась попытка добиться включения Чечни в шамхальство Тарковское (чтобы таким образом решить обостряющиеся противоречия в той мере, как они были разрешены в прочно подвластном России, шамхальстве), Байбулат прекратил антиправительственную деятельность. Хотя старшинское движение в плоскостной Чечне не нанесло большого урона русско-вайнахским отношениям, однако акции его подавления и последовавший в конечном счете самороспуск этого движения создавали иллюзорное представление у местной администрации, что в Чечне решены все противоречия, питали преувеличенное представление о значении вооруженных сил в решении местных вопросов. В Дагестане в этот период развернулось движение феодальных владетелей, не желавших делиться властью с администрацией. Историк В. Г. Гаджиев так описывает эти события: «В 1817—1820 гг. на борьбу (против правительственной администрации. — Сост.) поднялись аварский, мехтулинский, казикумухский ханы, уцмий Кайтага., акушинский Кади и другие — в Дагестане. В Чечне выступал Байбулат и др.. Эти выступления, являвшиеся порождением феодально-монархического национализма, были направлены против центральной системы управления, за возврат старых, утерянных привилегий. Не поддержанные народными массами выступления феодальных владетелей были легко подавлены, а их организаторы отстранены от политической власти». (Гаджиев В. Г. Историография истории движения горцев Дагестана и Чечни в 20—50 гг. XIX в. // Кн. Вопросы истории исторической науки Северного Кавказа и Дона. Грозный, 1985. Вып. 3. С. 39.)

Между тем заселение вайнахами предгорной и равнинной зоны в результате добровольного вхождения в состав России почти не повлияло на социальную структуру и внутреннюю жизнь горных тайповых обществ вайнахов, которые находились на стадии разложения традиционного быта и неуклонного развития феодальных отношений. Подобная ситуация сложилась и в горном Дагестане, примыкавшем к Чечне. Как отметил доктор исторических наук Р. М. Магомедов, эта часть горного Дагестана: «…сохраняет традиционный общинный уклад (который в период феодализма никак нельзя назвать первобытным), в недрах которого постепенно складываются элементы феодального способа производства и феодальные отношения при долгом сохранении внешних патриархально-общинных форм». (Магомедов Р. М. О типах генезиса феодализма в Дагестане. // Кн. Вопросы истории исторической науки Северного Кавказа и Дона. Грозный, 1985. Вып. 3. С. 34.) .

В условиях горной зоны, ее суровых и скудных природно-географических условий, резко ограничивавших возможности хозяйственно-экономической деятельности и бытового достатка у большинства, база для формирования феодальной собственности была крайне узка, основным источником ее возникновения становилась система набегов, которую возглавляли военные руководители — бяччи. Росту так называемой «горской экспансии» способствовало и нарушение функционирования привычного отгонного животноводотва. Горцы, лишенные традиционных пастбищных угодий, попадали в жесткую зависимость от плоскостных сородичей, что создавало между ними почву для противоречий. В вооруженные набеги за добычей неумолимо втягивалась и часть общинных трудовых низов, пытавшаяся этим рискованным способом поправить свое бедственное материальное положение.

В XVIII веке основным объектом «горской экспансии» была Грузия, где и возник специальный термин «лекианоба», обозначавший систему регулярных набегов дагестанцев и отчасти горных вайнахов на южные склоны Кавказа. В XIX веке, с появлением на севере богатой «русской линии», она стала притягательным объектом для Набегов со стороны феодализирующейся горской верхушки Чечено-Ингушетии и Дагестана. На переориентацию направления набегов существенное влияние оказали и недружественные России силы из числа мусульманского духовенства.

Необходимо строго различать и разграничивать конфликты российской администрации с плоскостным населением и военные акции против грабительских набегов «бяччи». Вот что пишет по этому поводу авторитетный кавказовед М. М. Блиев: «Особенность, отличавшая повстанческие движения «равнины» Северного Кавказа от системы набегов, заключалась в преобладании совершенно иной социальной мотивации, чаще связанной с определенными акциями русских властей на Северном Кавказе. Восставшие, как правило, не искали военной добычи, а предъявляли царскому правительству конкретные социально-политические требования. Различия касались не только социальных основ, но даже «форм столкновения». Вооруженные конфликты на почве социальных и политических протестов повстанцев были скоротечными и большей частью завершались переговорами, во время которых русские власти могли идти на уступки, подчас серьезные, повстанцы же, со своей стороны, принимали обычно присягу верности России…

Система набегов, в сущности, не допускала переговоров “с русскими властями, и если они в сравнительно редких случаях все же проводились, то, как правило, из тактических соображений одной из сторон». (Блиев М. М. Кавказская война: социальные истоки и сущность. // История СССР. 1983. № 2. С. 60.)

Таким образом, феодализация в горных районах Чечни и Дагестана в ее специфических формах явилась одной из причин обострения русско-вайнахских отношений.

Еще одной силой, влиявшей на ход политических событий на северо-восточном Кавказе, было неофициальное (внемечетское) течение ислама, то есть мюридизм. Существовавшее помимо официального мусульманского духовенства (действовавшего в прочных дагестанских феодальных государственных образованиях и ” сельских общинах равнинной зоны Чечено-Ингушетии), оно преимущественно функционировало в патриархально-родовых общинах горцев и обслуживало интересы нарождавшейся в его среде феодальной прослойки. Представители внемечетского ислама, действуя в высокогорной зоне, зачастую сами становились руководителями военных отрядов, регулярно ходивших в набеги. Кроме того, широкое распространение получила практика отчисления части добычи в пользу местных неофициальных шейхов, имамов, мулл.
 
 
 

Естественно, что установление твердой государственной власти в бассейне Терека и Сунжи противоречило и интересам горского мусульманского духовенства. «Представители официального течения ислама в лице штатного духовенства в союзе с представителями феодальной верхушки находили для себя известную опоров основном в лице царской администрации… Классовая дифференциация в местном обществе в условиях организованной твердой государственной власти отбрасывала неофициальное духовенство, в разряд бесправного крестьянства. Лишь в условиях господства патриархальщины и мелкофеодальной, анархии представители этих социальных слоев (шейхи, мюриды, нештатные муллы, хаджи) могли пользоваться достаточно прочным влиянием на крестьянские массы и эксплуатировать их». (Выделено нами. — Сост.), (Умаров С. Ц. -Эволюция основных течений ислама в Чечено-Ингушетии. Грозный, 1985. С. 9.)

Неофициальное духовенство, сращиваясь с системой набегов за добычей, придавало ей «подходящую» идеологическую оболочку. Заманчивые для сторонников общинно-патриархальных нравов лозунги «исламского равенства и братства» на самом деле служили частичной замене местных феодально-клерикальных, кадров, исторически закономерному воспроизводству их в среде наиболее консервативных элементов, далеких от реального осознания или хотя бы практического использования положительных последствий тесных русско-вайнахских взаимоотношений.

Все это и питало альянс духовников и активных в военном отношении бяччи. Эти две силы не просто противились, но и препятствовали русско-вайнахскому государственному единству, поставив себе целью втянуть плоскостное население в постоянные военные действия с российской администрацией. Причем все это маскировалось лозунгами восстановления «истинной веры».

Источник:
История добровольного вхождения чеченцев и ингушей в состав России и его прогрессивные последствия (материалы к изучению на уроках истории в средних школах). — Грозный: Чечено-Ингушское книжное издательство, 1988. — 58 с.
стр. 32 – 37.