Общественный строй у ингушей до XVIII в.

В научной литературе до сих пор нет единого мнения по вопросу о социальной структуре ингушского общества и общественном строе у ингушей. В старой, дореволюционной этнографической и военно-исторической литературе, вообще замалчивавшей и даже отрицавшей классовое расслоение и существование у малых народов собственных эксплуататоров, почти полностью господствовала точка зрения «родовиков». Сторонники этой теории совершенно отказывали ингушам в способности самостоятельного развития, отрицали присущий ингушскому обществу внутренний процесс феодализации. Нередко они наделяли ингушей такими архипатриархальными чертами, которые были свойственны родовым обществам очень далекого прошлого.

С легкой руки военных историков периода завоевания Кавказа (С. Броневский, П. Зубов, Н. Дубровин и др.) этот взгляд в разных вариациях сохранился даже до наших дней. Теория развитого родового строя, так называемого «золотого века» у ингушей, проповедовалась и в позднейшей научной и публицистической литературе; нередко сторонники этой теории пытались обосновать свои взгляды ссылками на известную периодизацию развития родового строя, разработанную Ф. Энгельсом по данным Л. Моргана.

Подобные ссылки приводят к попыткам подвергнуть ревизии, отрицать верность известной теории Ф. Энгельса о родовом строе. Теория Ф. Энгельса имеет принципиальный характер. Она освещает основную линию развития доклассового периода истории человечества. Историки должны детально разрабатывать круг конкретных вопросов на основе углубленного изучения того или иного конкретного общества. Особенно основательно нужно исследовать трансформацию и важный характер первобытнообщинных отношений на последнем этапе развития родового строя. При этом ни в коем случае нельзя допускать идеализации этих отношений, т. е. сохранившиеся пережитки архаичных форм, какими бы привлекательными они ни казались, выдавать за реальные социальные отношения изучаемого периода.

Необходимо полностью осознать, что никакого так называемого «золотого века», о котором писали философы древности, никогда в действительности не было. Это твердо доказано исторической наукой. Историкам первобытного общества и его культуры хорошо известно его первобытное состояние, с наличием демократических начал в общественном производстве и управлении, что особенно кажется привлекательным ряду авторов. Эту демократию нельзя идеализировать, ибо развитию этих демократических начал в первобытных обществах сопутствовали абсолютная беспомощность перед силами природы, крайне низкое развитие производительных сил, нищета, массовый голод и высокая смертность как результат разного рода стихийных бедствий и эпидемий, бороться с которыми люди были бессильны. Правда, в этой невероятно тяжелой борьбе с природой люди одерживали верх, но только благодаря коллективности труда и жесточайшей общественной дисциплине внутри рода и племени, подавляющей проявление индивидуальности. Всем хорошо известны древнейшие свирепые нормы и правила родовых взаимоотношений; «око — за око, зуб — за зуб», в которых нашла выражение сущность родо-племенного строя. В бесклассовом обществе жесточайшие обычаи и разные суеверия были единственными «юридическими» нормами в общественной жизни. Им была полностью подчинена жизнь любого члена рода и племени. Каждый общинник, нарушивший тот или иной запрет, мог быть жестоко наказан и даже убит.

Военные столкновения между отдельными племенами и даже родами, участившиеся на последней стадии развития родового строя, нередко приводили к уничтожению целых племен и народов. Дорого стоила отдельным народам кровная месть — одно из самых тяжелых и отвратительных явлений первобытнообщинного строя. А кое-где сохранявшиеся до недавнего времени архаические обычаи похорон умершего члена рода и массовые отправления разных вредных традиционных праздников! Они наносили большой ущерб обществу и его членам.

Когда ясно представишь себе все последствия этих основных черт первобытнообщинного строя, невольно согласишься с признанием исторически оправданным и целесообразным самообразование классового общества. При всей гнусности поведения первых эксплуататоров, будь то рабовладелец или феодал, само формирование классов и государственности несомненно являлось прогрессивным явлением. В этом убеждает весь ход исторического развития человеческого общества, в том числе и на Кавказе.

Таким образом, никакого так называемого «золотого века» в древности не существовало. Не было его в действительности и у ингушей, хотя идея о «золотом веке» продолжала жить в ингушской научно-публицистической литературе даже в советское время.

Так, в книге М. Л. Тусикова «Ингушетия», изданной во Владикавказе в 1926 г., говорится, что «… у ингушей, как и у чеченцев, не было до революции понятия об отдельных правах, дающих преимущества одним и ставящих других в зависимое положение, т. е. между ними не было деления на сословия в строгом смысле слова и общественный строй их отличался демократической простотой и патриархальностью, равенством в правах всех граждан.

Все ингуши, как и чеченцы, пользовались одинаковыми правами и составляли один общий класс, без всякого подразделения на сословия.

Насколько сильна была у ингушей и чеченцев любовь к свободе и равенству, видно из того, что, несмотря на влияние соседних осетин и кабардинцев, имеющих сословные деления, несмотря на соседство с феодальной Грузией и влияние царской России, они оставались такими же «бордз-сенна» (вольный, как волк), не признающими сословных привилегий и земельной собственности, какими они были еще в период пастушеской жизни» 1.

И хотя явно идеализированная картина не соответствовала реальной жизни и быту ингушей сравнительно недавнего прошлого, отражение этой концепции «родовиков» о прошлом «золотом веке» можно встретить в работах, посвященных истории чеченцев и ингушей. Некоторых авторов соблазняла перспектива показать механический переход от родового строя к социализму, минуя капиталистическую формацию.

Можно привести примеры и других бездоказательных утверждений, признающих, что и ингушский народ уже прошел в своем развитии стадию или все этапы феодального строя 2. Особенно характерна была эта тенденция для 30-х годов нашего столетия.

Так, Г. К. Мартиросиан в своей работе «История Ингушии» прямо говорит, что «имеющиеся уже данные свидетельствуют о том, что Ингушия прошла и через феодальные отношения…» 3, хотя никаких серьезных доказательств в пользу именно этого тезиса автор не приводит.

В последние годы в поддержку признания в прошлом развитого феодализма в ингушском обществе выступил известный историк Северного Кавказа проф. Б. В. Скитский. В специальной статье «К вопросу о феодальных отношениях в истории ингушского народа», оперируя фактами главным образом уже XVIII и даже XIX вв. и произвольно применяя такие термины, как «вассалы», «сеньоры», «сюзерены», «коммендация» (заимствованные из классической структуры европейского феодализма), Б. В. Скитский сильно преувеличил степень общественного развития ингушей до XVIII в. Одно из действительно ведущих ингушских племен из ущелья Галгачие он прямо назвал феодальным. Галгаи, писал он, «простерли свое социально-экономическое влияние на основную ингушскую территорию и дали свое феодальное имя всему ингушскому народу (галгаи)» 4. Как видим, даже сам этноним «галгай» назван феодальным, что, конечно, очень далеко от истины.

Наконец, уже в наши дни в местных научных кругах стало возрождаться мнение о наличии классового, именно феодального, общества у чеченцев и ингушей чуть ли ни с XV в. (!). Отсюда — голословное отрицание у вайнахов родового строя и признание у них очень раннего существования монотеистической — мусульманской — религии 5, действительно присущей, как правило, классовым обществам, а также вывод о том, что «вайнахи, как и другие народы Северного Кавказа, прошли стадию феодализма, хотя несколько в своеобразной форме» 6.

Печальнее всего, что эти заключения молодых авторов не базируются на каких-либо серьезных доказательствах, в свою очередь выявленных в процессе глубоких исследований основных вопросов, связанных с феодализмом, скажем, земельной ренты у вайнахов. Главный же недостаток таких работ заключается в том, что в них состояние вайнахского общества рассматривается обобщенно, как бы вне времени и пространства. Сделанными же позитивными выводами напрочь стирается сама неравномерность исторического развития, что так характерно для истории всего Северного Кавказа, где по ряду причин исторический процесс протекал более замедленными темпами, чем, скажем, в Закавказье 7. Это, кстати, всегда признавалось авторами коллективных обобщающих трудов по истории и культуре Чечено-Ингушетии и Кавказа 8.

Отсутствие у исследователей единого мнения по основному вопросу об общественном строе у ингушей до XVIII в. главным образом порождается не тенденциозностью отбора фактов старыми военными историками, как казалось Б. В. Скитскому (от подобного влияния советские историки были свободны), а ограниченностью и слабой степенью изученности всех материалов, которые могут служить источниками, освещающими столь сложную тему.

В этом отношении большего внимания и доверия заслуживают мнения, высказанные рядом советских авторов (проф. Н. Ф. Яковлевым, А. С. Вартапетовым, проф. Л. П. Семеновым и др.) еще в довоенные годы. Так, Н. Ф. Яковлев в своей брошюре «Ингуши» говорил лишь о «зачатках феодализма в Ингушетии» 9. Знаток средневековых ингушских древностей проф. Л. П. Семенов утверждал, что «феодализм не получил в Ингушетии такого развития, как в Северной Осетии или Кабарде, но зачатки его имелись» 10.

В 1932 г. вышла из печати обстоятельная статья этнографа А. С. Вартапетова, посвященная родовому строю чеченцев и ингушей. Несмотря на некоторые неточные и даже ошибочные утверждения, А. С. Вартапетов сделал, на мой взгляд, довольно верный анализ общественных отношений ингушей в далеком прошлом, во всяком случае до XVII — XVIII вв. «Социально-экономический строй,— писал он,— как ингушей, так и чеченцев не является примером чистоты патриархально-родовых отношений; налицо были все моменты начавшегося распада» 11.

А. С. Вартапетовым совершенно правильно усмотрена и понята основная сила, основной фермент, разлагающий род даже в относительно замкнутых условиях горного Кавказа. Это — не только слабые еще меновые связи, не только влияние соседних с уже сложившейся классовой структурой феодальных обществ (Грузия, Осетия, Кабарда, дагестанские общества, наконец Россия), а тот внутренний, разъедающий род процесс, который в условиях перенаселенности, вопиющего малоземелья и перестройки всей примитивной экономики горцев медленно развивался при переходе от скотоводства к земледелию в связи с переселением в XVI— XVII вв. на плоскость 12.

В своей очерковой статье «К истории Ингушии», опубликованной еще в 1939 г. 13, я также пришел к выводу, что в ингушском обществе до XVIII в. давно складывались зачатки довольно заметного уже социального расслоения, т. е. наблюдался естественный процесс феодализации. Но, конечно, ни установившегося феодализма, ни тем более бытования развитого родового строя у ингушей и тогда признать я не мог.

Позднее А. В. Фадеев, характеризуя вайнахские общества дореформен ного периода, писал не только о натуральном хозяйстве, но и о патриар. хально-феодальных формах их общественного быта 14. Другой историк, Н. П. Гриценко, говорит: «В нагорной полосе шел процесс феодализации, хотя феодальные отношения только зарождались и находились в первоначальной стадии своего развития» 15. Наконец, Р. Л. Харадзе в поздне-средневековой Ингушетии признает «частную собственность феодального порядка» 16.

Насколько отличны эти взгляды от всех утверждений как старых исследователей периода Кавказских войн, так и некоторых даже современных авторов, увлекающихся идеализацией «золотого века» и заявляющих, что ингушам якобы абсолютно «чужды были в прошлом какие-либо социальные различия»!

Но обратимся к источникам.

Древние ингушские народные предания об образовании горных аулов и обществ, а позднее и исторические справки об ингушах знакомят нас с местоположением отдельных родо-племенных групп кистов, джерахов, галгаев, цоринцев и др. Попытки выяснить происхождение названий отдельных родо-племенных групп от часто называемых преданиями родоначальников с такими именами, как Кист, Джерахмат, или от такого имени аула, как Цори, и т. д., что делали старые исследователи, едва ли приведут нас к правильному решению вопроса. Наоборот, вероятнее всего, сами названия аулов происходили от имени населяющего их рода, что подтверждается такими, например, фактами: горный аул, названный Таргим, был основан поколением рода Таргимхоевых, аул Хамхи — представителями рода Хамхоевых, аул Бархин — Бархинхоевыми и т. д. Об этом же говорит и кавказский сравнительный материал, приведенный Р. Л. Харадзе и А. И. Робакидзе в статье «К вопросу о нахской этнонимике» 17.

Одно положение является несомненным, что в ранний период своей истории все эти родо-племенные образования в основном представляли собой единый культурный круг. Родо-племенные группы джераховцев, галгаевцев, цоринцев и другие, конечно каждая в отдельности, имели свою историю, отличную от других, что подтверждается как народными преданиями, так и позднеисторическими свидетельствами. Все они были связаны общностью языка, территории, материальной культуры, хозяйственного уклада и общественных отношений раннего периода своей истории. Повторяю, это был единый культурный круг. Именно к этому выводу приводит анализ археологического материала из подземных и полуподземных коллективных склепов XII—XIV вв. у селений Шуан, Бишт и других пунктов горной Ингушетии.

Могильный инвентарь из этих склепов, имеющийся в распоряжении исследователей, очень однороден. Он не дает еще оснований судить о выделении, скажем, малой семьи, о резком имущественном неравенстве, наблюдаемом среди населения Ингушетии того времени. Как уже было отмечено, однотипность этих склепов, их содержимое (по нескольку десятков костяков), их топография заставляют рассматривать эти склепы как родовые усыпальницы, в которых погребались представители одной тейпы, населяющей ближайший аул.

Земля и хозяйство тогда были общими. По словам Б. Далгата, ингушские старики утверждают, что «они не знают в настоящее время примера, чтобы целый род имел в нераздельном общем владении пахотные и покосные участки, но что прежде это бывало» 18.

Некоторые источники рисуют нам структуру общества и взаимоотношения членов родовой организации того периода. В прежнее время, когда члены одного рода жили вместе в жилых родовых башнях, каждый род имел своего старейшину, который играл большую роль в жизни тейпы. По свидетельству Чаха Ахриева, кровь старейшего члена общества ценилась вдвое дороже крови «обыкновенного галгаевца» 19.

По У. Лаудаеву, «в первобытные времена пастушеской жизни старший в роде был уважаем своею фамилией. Он решал домашние несогласия и споры, он был и отцом фамилии, и наставником, и начальником. В случае спора двух фамилий старшие в роде советовались, как бы уладить дело; уславливались, и никто не противоречил» 20.

У другого автора о роли старейшего в роде читаем: «Тогдашние выходцы были люди мирные, занимавшиеся преимущественно пастьбой скота, у которых адат (обычай) заменял законы, а старший в роде был начальником, судьей и первосвященником» 21. Он пользовался особым уважением со стороны однофамильцев и чужеродцев, ему всегда оказывали почет: и на пирах, и на похоронах, и на суде — всюду ему принадлежало почетное место, все уступали ему дорогу, сидевшие вставали при его появлении.

Таковы данные о ранней истории ингушской тейпы, какой ее можно себе представить по данным местного фольклора и преданий.

Археологический материал из надземных склепов более позднего времени (XV—XVII вв.), наряду с показателями того же этнокультурного единства всех этих районов, заселенных родственными племенами, предоставляет и новые факты. В этих «кашах» — «домах мертвых», содержащих до 3—4 и более десятков высохших мумий, почти не имеющих погребального инвентаря, встречается богатое захоронение. На таком покойнике можно видеть и крупные височные кольца из серебра, и множество различных бус, и оригинальные женские головные уборы в виде конька с серебряной бляхой посредине, образцы привозного сукна, шелковые ткани и иные вещи. Здесь мы уже имеем дело с погребениями богатых и бедных. Особенно ярко картина имущественного неравенства была выявлена при наблюдениях над содержимым надземных склепов горных селений Фалхан, Эрзи, Эгикал, Хамхи, Нюй, Пялинг и др. Наибольшее количество женских головных рогообразных уборов, называемых «кур-харс», было собрано экспедициями бывшего Ингушского научно-исследовательского института краеведения в Мецхальском районе, в окрестностях с. Фалхан. Напомним, что, по свидетельству русских послов, направлявшихся в Грузию через горную Ингушетию, местные «жонки носят на головах … что роги вверх в поларшина» 22 (рис. 9, 1).

Любопытно указание Клапрота, что подобные головные уборы составляют отличительную черту кистинских уборов женщин и отличают их от уборов женщин татар, кумыков и черкесов.

По ингушским преданиям, эти женские парадные головные уборы (кур-харс) некогда носились богатыми женщинами. Это подтвердил в 1930 г. и уже упоминавшийся старик Алихан Мурзабеков из с. Фалхан. Сукно, шелк и серебряные бляхи, идущие на изготовление кур-харсов, вряд ли были по средствам всем членам ингушского общества того времени.

Погребальные надземные склепы, как известно из ингушских сказаний, строились всей тейпой и принадлежали всей тейпе, равно как и боевые башни. Если в каком-либо населенном пункте проживали представители нескольких маломощных тейп или вяров, то им соответствовало и определенное число боевых башен и кашей. Например, в с. Эрзи насчитывалось 16 боевых башен и проживало 14 тейп, в Таргиме — 4 башни и 4 тейпы. Разумеется, мощные тейпы имели и большее число башен и склепов. Для безродных сообща в каком-либо горном ауле строили склеп, где их и хоронили. Сознание связи со своей тейпой сохранилось у каждого ингуша до наших дней и позволяет почти полностью восстановить генеалогию многих ингушских фамилий.

Известно, например, что самая большая тейпа — Таргимхоевых — вышла из аула Таргим. Она распалась и образовала несколько вяров; Мальсаговых, Вековых, Плиевых, Чопановых, Оскановых, Озиевых, Медоевых, Кулбужевых, Гойговых, Угурчиевых, Арчаковых и др. Тейпа Костоевых состоит из следующих вяров: Гастемировых, Газгиреевых, Марзагановых, Машиговых, Успаевых и Дударовых. Тейпа Торшхоевых распалась на вяры Торшхоевых, Досхоевых, Полиевых, Гудантовых. Есть и меньшие тейпы, например Бархиноевых из с. Бархин, состоящая всего из четырех вяров: Котиевых, Точиевых, Канчиговых и Годоборихоевых.

О давности выделения и роста этих вяров можно судить хотя бы по тому, что фамилия Мальсаговых (вяр таргимхоевской тейпы) была сильна и многочисленна еще в середине XVIII в.; известно, что сын главы этого вяра Мальсага — Дзавг (Дзауг) основал на плоскости ингушский аул Заур 23, населенный ингушами и осетинами, с преобладанием (по Штедеру) последних 24. На этом месте в 1784 г. возник г. Владикавказ (ныне г. Орджоникидзе), называемый у осетин и вайнахов по его имени — Дзауг-Кау 25 (Дзауджикау).

Социально-экономическую физиономию этих не совсем отпочковавшихся от своей тейпы вяров мы и прослеживаем по могильному инвентарю надземных склепов. Более состоятельный вяр хоронил своих однофамильцев с более богатым инвентарем в одном родовом склепе даже вместе с менее состоятельными вярами.

В условиях распадающегося родового строя отдельная фамилия в силу многочленства и других причин могла становиться экономически более мощной, нежели другая, малочисленная. Вот это имущественное неравенство отдельных фамилий (в зачатке семейных общин), еще окончательно не порвавших с родом, и наблюдается по инвентарю, встречаемому в надземных склепах XV—XVIII вв.

Наиболее вероятно, что именно к этому периоду и относятся те свидетельства о сношениях и обмене у ингушей с соседствующими народами, которые сохранились в народной памяти. Уже упоминавшиеся крупные женские серебряные украшения, которые встречались только в склепах этого периода, красное сукно и шелковые ткани (служившие основными материалами для изготовления парадных головных уборов кур-харс), привозимые из Закавказья, служат прямыми доказательствами сношений ингушских племен со своими соседями.

Ранее уже приводилось свидетельство грузинского царевича Вахушти о былых связях ингушского народа с кабардинцами. Позднее акад. П. Г. Бутков, основываясь на показаниях Гюльденштедта, указал на взаимоотношения ингушей с аксайскими кумыками, т. е. с народами Северного Дагестана 26. Следы этих поздних связей, изобилующие арабизмами в языке, остались от времени мусульманизации края 27.

Чах Ахриев (ингуш по происхождению), в 1875 г. опубликовавший лучшие образцы ингушского эпоса, свидетельствует, что «грузинский царь Ираклий принимал одного из потомков Таги (кистинского старшину.— Е. К.) с большим уважением и почестями, подобающими владетельным лицам… Сыновья Джерахмата [родоначальника джераховцев. — Е. К.] Лорейн и Бек пользовались между джераховскими жителями точно так же большим уважением. Подобно кистинским предводителям, они неоднократно были принимаемы грузинскими царями к своему двору и получали от них при своем возвращении богатые подарки. Вероятно, грузинские цари ласкали горских предводителей с целью приобретения их расположения и предупреждения со стороны джераховцев хищнических нападений на пограничные грузинские земли. А эти нападения в первые времена существования ингушских обществ были весьма часты; они производились большей частью предводителями небольших отрядов дружины, причем они весьма нередко забирались в самую глубь грузинского царства. Главной целью нападения было желание приобрести красного шелку и ситцу для праздничных бешметов своей фамилии…» 28.

Судя по последним данным историко-этнографических экспедиций, у ингушей в прошлом существовали особые военные дружины, называемые «гаьр». Они состояли из хорошо вооруженных удальцов и организовывались периодически для набегов на соседние районы Осетии, Кабарды и Грузии. «Объектами добычи были скот, оружие, драгоценности и люди» 29, которых превращали в рабов или продавали. Преданиями о таких набегах дружин, во главе которых стояли вожди («бяччи»), полны вайнахские исторические песни 30.

В грузинских хрониках сохранились свидетельства о былых набегах в Грузию северокавказских горцев 31. В ингушской легенде о богатыре Турпале, приводимой проф. Н. Ф. Яковлевым 32, рассказывается о якобы состоявшейся женитьбе этого «гордого человека» на дочери грузинского князя. Даже в 1785 г. грузинский царь Ираклий II «призывал к себе осетинцев и ингушей, но напрасно» 33.

Эти связи ингушей со своими соседями становились уже органической частью исторического процесса, некогда протекавшего у ингушей. Внутренние движущие силы в этих условиях ускоряли давно уже начавшийся распад древних родовых основ общественной жизни.

Упоминаниями о богатых и бедных фамилиях и родах пестрят народные предания, прямо относящиеся уже к эпохе позднего средневековья. Появление богатых и бедных и накопление богатств отдельными тейпами и вярами происходили в обстановке участившихся военных столкновений между родо-племенными образованиями ингушей. В условиях исключительной перенаселенности горных районов и острого малоземелья поводов для столкновений не надо было искать. Эти столкновения происходили на почве уже чисто экономических интересов (захват скота, имущества, пленников) и, конечно, обычно оканчивались победой более сильного рода, фамилии. Первоначально исход таких столкновений мог решаться просто численным преобладанием состава одного рода над другим, но позднее решался уже не многочленством враждующих родов или фамилий, а социально-экономической значимостью рода, ибо теперь уже были нередки случаи не только насильственного, но и «добровольного» подчинения «слабых» и «худших» фамилий «сильными» и «лучшими». Для обозначения сильной фамилии существовал термин «эзди нах» («благородные люди») 34.

«Обычным было явление,— говорит знаток чечено-ингушского эпоса Б. К. Далгат,— что сильная фамилия обижала слабую. Слабой фамилии в таком случае оставалось одно спасение — или образовать союз сообща с другими слабыми фамилиями, или примкнуть самой к сильной фамилии в качестве младшего сочлена. Некоторые представители слабой фамилии вынуждены были считать себя ниже представителей сильной фамилии и носили даже особое наименование — «няха карта йихе баха нах», т. е.— «живущие около плетня сильных». По существовавшему обычаю, старики из сильных фамилий, ставшие неспособными к супружескому сожительству, брали вторую или третью жену (но не первую) из девушек слабой фамилии, «чтобы они их укладывали спать, как говорят ингуши» 35.

Слабые фамилии, примыкая к сильным, увеличивали мощь последних; пользуясь их покровительством, они одновременно попадали в зависимость от сильных. Пример такого сосуществования слабой фамилии под защитой и покровительством сильной представлял, например, богатый двор Гайти Мальсагова 36. В целях укрепления своего владения и для постройки башни род Сальгиевых впустил на свою территорию род Гу (Гухоевы). И хотя последний впущен был якобы на каких-то договорных началах, род Сальгиевых считал Гу от себя зависимым и даже своим рабом («лей») 37. В с. Кайшет фамилия Шоухаловых, приютив пришлых Гамботовых, поставила их в зависимое положение, возложив на них все кузнечные работы 38.

Предание об основании Джерахского общества повествует, что «спустя некоторое время после его [Джерахмата.— Е. К.] переселения в Джераховское ущелье начали приходить посторонние жители и населять места — с дозволения Джерахмата. Последний защищал со своей дружиной новых переселенцев и за то пользовался весьма значительными правами над остальным народонаселением; так, например, он имел право держать холопов и брать подати с жителей Джераховского ущелья» 39.

В том же предании приводятся и более поздние факты взаимосвязей между ингушами и грузинским царствующим домом, причем упоминание царя Ираклия позволяет определить примерно время, в которое происходили события. Это, по-видимому, XVII в., если имеется в виду Ираклий I (Ираклий I царствовал с 1688 по 1703 г., Ираклий II — с 1744 по 1798 г.) 40.

Понятно, что в подобной обстановке участившихся междуродовых столкновений и разного рода противоречий особенно сказывалась необходимость в защитных мерах. Тогда и возникло строительство боевых многоэтажных башен — «воу». Их обычно строили всем родом или большими фамилиями в стратегически удобных пунктах.

Конечно, и в более ранний период были междуродовые столкновения. Но раньше не было такой необходимости в особо укрепленных сооружениях, способных противостоять новой технике войны с применением огнестрельного оружия. Начиная с XV—XVI вв. и позднее, когда и кавказские горцы познакомились с кремневыми ружьями — пищалями, почти каждый род и отдельные большие фамилии стали воздвигать свои боевые башни. Более крупные и сильные фамилии строят даже сложные сооружения типа замков. Таковы замок Точиевых в с. Мецхал, Евлоевых в с. Пялинг, замок в Эгикале и в других пунктах горной Ингушетии.

Этот естественный процесс отслаивания, обособления численно более мощных родовых общин, владевших большим количеством скота и земли, конечно, был очень длительным и начался еще раньше. Любопытно, что путешествующий у вайнахов в конце XVIII в. К. Ф. Ган описал богатую семью некоего Цотеша, владеющего стадом в 500 баранов, 20 коровами, 8 быками и прочим имуществом и ценностями 41. Можно думать, что подобные примеры были и раньше в ингушской среде. Иногда этому способствовала и сама географическая обстановка, в которой обитала та или иная родовая община.

Так, например, по-видимому, очень рано выделилась родо-племенная группа из Галгачие (племена галгаев), издавна занимавшая важнейшие стратегические пункты в горной Ингушетии по всему Ассинскому ущелью, ведущему из равнинных районов через горный перевал в Грузию. Эта группа не только владела и контролировала древний путь через ущелье р. Ассы — она располагала и отличнейшими пастбищами в горах. Не случайно Ассинское ущелье, как показали наши археологические исследования последних десятилетий, оказалось одним из древнейших культурных очагов не только Ингушетии, но и всего Северного Кавказа 42.

По ингушскому преданию, родоначальниками обитателей Ассинского ущелья — галгаевцев — были три брата: Таргим, Эги и Хамхи. «Всякий, кто проезжал или прогонял свой скот через их владения,— пересказывает предание проф. Н. Ф. Яковлев,— должен был платить им дань, которая исчислялась скотом или пулями и зарядами пороха. Так, за проход с одного человека и с каждой головы скота брали по одной пуле и одному заряду пороха. Мало-помалу в руках братьев и их потомков скопилось богатство, поселения их разрослись и по их именам получили название селения: Эгикал, Хамхи, Таргим. В союзе с другими соседними родами Бархинхоевых, Евлоевых и родом Ферти-Шауль потомки трех братьев или рода «трех селений» вооруженной рукой распространили свою власть на роды соседних племен: фяппинцев, аккинцев и др… Выходцы из чужих родов, беженцы, пленники, найденыши становились рабами или получали от господствующих родов земли для поселений» 43. По другому преданию известно, что соседние с галгаевцами “племена нанимали последних или платили им дань за защиту от враждебных соседей 44. Особое социально-экономическое положение галгаевской группы среди других ингушских обществ было подтверждено и последними полевыми исследованиями грузинских этнографов 45.

Подобные отношения зависимости одной родовой группы от другой в дальнейшем были даже узаконены адатом, вообще трансформировавшимся настолько, что позднее адат, как правило, выражал только волю сильного. Так, например, по адату кровной мести за убийство галгаевца платилось большее количество голов скота, чем за убийство, скажем, фяппинца. Социальная значимость представителя той или иной группы определялась уже его принадлежностью к «сильной» или «слабой» фамилии. В поздних исторических документах об ингушах встречаются многочисленные эпитеты, приложенные к некоторым фамилиям,— «лучшие», «сильные», «богатые», «почтеннейшие» и пр. Причем нельзя думать, что эти эпитеты — выдумка царских чиновников. Отдельные ингушские фамилии действительно сами претендовали на эти эпитеты. Отношения в некоторых из них и иллюстрируют социально-имущественное неравенство среди ингушей этого периода.

Но, разумеется, процесс разложения ингушской родовой организации протекал неравномерно. По преданию, «в отдаленнейший период времени между галгаевцами почти не было случаев потомственной передачи власти от одного лица к другому… [они] выбирали из своей среды отличнейших по своему уму, богатству, а не исключительно по происхождению людей и передавали им право судить и производить расправу».

Но уже С. Броневский на основании ряда официальных документов в 1823 г. имел основание о тех же ингушах-галгаях писать, что живут они «под управлением выборных старшин, которые, будучи избираемы из богатейших родов и по причине частого повторения выборов из тех же семейств, обыкновенно присваивают себе права старшинские от отца к сыну наследственно. Они же исправляют и жреческие звания», в то время как «колено кистов живет в крайней бедности и управляется выборными старшинами» 46.

Это наблюдение С. Броневского особенно интересно тем, что им подчеркивается неравномерность развития ингушских племен; крайне любопытно, что оно почти буквально повторяет классическую формулировку положения Ф. Энгельса о появлении наследственной власти в руках родовой верхушки, положения, основанного на громадном сравнительном материале. Подводя итоги разбору внутриродовых взаимоотношений у ирокезов, древних греков, кельтов и германцев, Ф. Энгельс писал: «…установленное обычаем избрание их [вождей.— Е. К.] преемников из одних и тех же семейств мало-помалу, в особенности со времени утверждения отцовского права, переходит в наследственную власть, которую сначала терпят, затем требуют и, наконец, узурпируют…

Так органы родового строя постепенно отрываются от своих корней в народе, в роде, во фратрии, в племени, а весь родовой строй превращается в свою противоположность…» 47. Так было и в ингушском средневековом обществе.

Постепенно вес представителей родовой верхушки все возрастал. За кровь убитого старшины любого родо-племенного образования ингушей взыскивалась более высокая плата, чем за обыкновенного, рядового члена. В мирном договоре 1810 г. с русскими генералами почти весь ингушский народ был представлен «почетными старшинами» и «лучшими и почетнейшими людьми».

По другому, уже приводившемуся преданию, «родоначальники» джераховцев — Джерахмат «имел право держать холопов и брать подати с жителей Джераховского ущелья». Знатная ингушская фамилия Мамиловых брала штраф (12 коров) за каждого зверя, убитого на их охотничьих угодьях без предварительного их разрешения 48.

Приведенные примеры наглядно показывают, что процесс обособления родовой верхушки, характеризующий собою окончательный распад родового строя, происходил еще задолго до вхождения Ингушетии в состав Российской империи. Но особенно показательным этот процесс был у галгаевцев, которые, владея выходом из Ассинского ущелья на плоскость, умело использовали свое положение в среде других горных ингушских обществ.

Это положение хозяина ущелья и более благоприятные условия для развития своего хозяйства значительно увеличивали экономическую мощь этой группы. Г. К. Мартиросиан в 1928 г. опубликовал интереснейший документ, характеризующий крупную земельную собственность, которой некогда обладали некоторые фамилии этого общества. В прошении на имя наместника на Кавказе жители с. Хули и других пишут: «С древних времен до покорения Кавказа предки наши и родные отцы, происходя из высшего сословия ингушского племени — древних фамилий Эгиевых, Хамхоевых и Таргимхоевых,… владели нашими родовыми землями, лесами, пастбищами, сенокосными и прочими угодьями, площадью земли в горах… в количестве 12 222 десятины» 49.

Галгаевцы начинают играть крупную роль в кругу других родо-племенных групп, попадавших к ним в зависимость, как фяппинцы и др. Обладая большей социально-экономической значимостью, свое название «галгай» они постепенно перенесли на большинство ингушских родо-племенных групп. Став уже собирательным, термин «галгай» — грузинское «глигви» — сохранился до сравнительно позднего времени. Так, один грузинский автор, характеризуя опыт написания «Истории Картли» с XV ло XVIII в., в числе соседних с грузинами народов вместо всех вайнахов называет только «глигвов» 50. С. Броневский писал, что кисты, например, «сами себя называют попеременно кисты, галга, ингуши и одно название вместо другого употребляют» 51. «Племенное образование,— говорит Н. Я. Марр,— есть построение одной из входивших в его состав производственно-социальных группировок, с которой и переносится на все племя ее название» 52.

Б дальнейшем этот процесс образования отдельных племен заканчивается единым этнообразующим процессом. С XVII в., с момента основания галгаевцами на плоскости большого аула Ангушт и с дальнейшим включением всего населения в сферу уже русского влияния, это название аула, переделанное русскими в «Ингуш», «Ингуши», постепенно было перенесено на все группы этого народа. В XIX в. все ингушские племена в русских документах выступают как единое целое.

Процесс разложения родового строя у ингушей особенно интересен и тем, что одним из его составных элементов являлось рабство в роде, т. е. патриархальное рабство. Следует отметить, что кавказоведами выяснению этого вопроса вообще было уделено мало внимания. Даже исследователи наших дней, занимающиеся изучением истории чеченцев и ингушей, почти не затрагивали этого вопроса в своих работах. Правда, в значительной степени это объясняется отсутствием определенных или в лучшем случае наличием фрагментарных данных о рабстве у чеченцев и ингушей.

Приятным исключением является одна из последних работ Р. Л. Харадзе и А. И. Робакидзе, посвященная выяснению сословных отношений в ингушском обществе. В ней сделана ценная попытка уточнить термин «лей» (раб) и определить его социальную сущность у ингушей на фоне широкого сравнительного материала 53. Признавая патриархальное рабство, авторы справедливо подчеркивают тенденцию к закрепощению пленника-раба. Интерес в этом плане представляет и недавно опубликованная статья Ф. В. Тотоева о рабстве в Чечне в XVIII в. и позднее 54.

Имеющиеся, хотя и скромные, данные все же позволяют говорить о том, что в Ингушетии рабство некогда существовало. Попытаемся установить, каким было это рабство, какова была его роль в разложении рода и кто были рабы.

В ингушском языке имеется слово «раб» — «лай», «лей». Имея широкое распространение на Северном Кавказе в значении «человек», «мужчина»-(«крестьянин»), «пленник», «раб», этот термин у ингушей означал «раба» и «зависимого человека» 55. В уже приводившихся некоторых ингушских преданиях о Джерахмате и других упоминались «холопы» и «леи». Опрошенные нами ингушские и чеченские старики — Алихан Мурзабеков из Фалхана и другие — подтвердили эти свидетельства. О существовании холопов и пленников-рабов у ингушей говорил и Б. К. Далгат 56.

С. Броневский так объясняет причины появления рабов у горцев Северного Кавказа: «При случае распрей одного колена с другим позволена обычаем взаимные набеги на неприятельские земли делать небольшими толпами или поодиночке, захватывая людей и скотину в баранту, т. е. в отмщение за претерпенную обиду.

Сия домашняя война доставляет множество пленников, из коих знатные и достаточные выкупаются родственниками; прочие отправляются для продажи или остаются рабами и употребляются во всякую домашнюю работу, наиболее же определяются в пастухи» 57. В дальнейшем мы убедимся, что эта характеристика рабства применима и к ингушам.

Таким образом, основным источником рабства у кавказских горцев являлась война. Пленники, захваченные в набегах, продавались на сторону за пределы Чечено-Ингушетии или обращались в рабов. А. П. Берже, например, отрицая у вайнахов деление общества на классы, писал: «…В массе коренного народонаселения время от времени образовывался немногочисленный класс личных рабов; его составляли военнопленные, постоянно захватываемые чеченцами во время наездов. Хотя состояние всех их в сущности ничем не разнилось, однако же их стали подразделять на два разряда: „лай” и „ясир”. Последние отличались от первых тем, что судьба их была не совсем определенна: „ясир” мог быть выкуплен родственниками и воротиться на родину, тогда как „лай”, забывший свое происхождение и религию, делался неотъемлемою собственностью своего господина» 58. Это подтверждается последними данными, записанными грузинскими этнографами в с. Лежг: «Если пленник — «„есар” („ясир”) — не мог быть выкупленным его близкими, он оставался у того, кто брал его в плен, и превращался в раба — „лея”» 59.

Почти все авторы приводят подобные же объяснения происхождения рабства у чеченцев и ингушей. «Рабы были здесь,— писал А. П. Ипполитов,— весьма немногочисленные» 60. Это подтверждается специальной таблицей, составленной по горной переписи за 1868 г., где число рабов, подлежащих освобождению в Чеченском и Ингушском округах, не превышало 294 человек 61.

Характерно, что в подавляющем большинстве ингушских преданий упоминаются только рабы-чужеземцы; обычно упоминают грузин, хевсур, осетин, кабардинцев и других соседей. Своих единоплеменников-рабов ингуши якобы не знали, что, конечно, маловероятно, если учесть, что всюду и везде существовало так называемое патриархальное рабство, основанное не только на внеэкономическом принуждении, но и на прямой экономической зависимости одних членов общества от других даже в одной этнической среде.

Имеющиеся данные говорят о том, что и ингуши в прошлом не составляли исключения. Б. Далгат со слов стариков Ганыжа и Казбыка указывает, что сильные ингушские фамилии воровали детей у слабых и продавали их карабулакам (ингушскому племени) и в Чечню; по одному преданию, житель с. Цори Цикма продал в Тифлис даже своего брата Гуя 62. Мы уже знаем, что род Салги считал род Гу своими «лаями» — рабами. В горной Ингушетии есть аул, населенный ингушами, под названием «Лейлаг», т. е. «село рабов». В каждой боевой башне нижний этаж без света, абсолютно глухой, только с отверстием в потолке (пол второго этажа), называемый «ларме», предназначался для содержания пленников в ожидании выкупа. Такая «яма»-темница зафиксирована в с. Кошк в ущелье р. Арм-хи 63. В ауле Мецхал отмечена другая мрачная темница для пленников, а у потомка ее владельцев — старика Точиева сохранились железные наручники, которыми некогда заковывали пленных, взятых этой фамилией 64. Таким образом, факты говорят и о том, что у ингушей были рабы из своей среды.

Но не только, конечно, война являлась источником рабства у горцев, в том числе и ингушей. Категорию рабов увеличивали и просто экономически зависимые представители другой тейпы или фамилии. Показательны в этом отношении взаимоотношения уже упоминавшихся родов Салги и Гу. По свидетельству Умалата Лаудаева, «частые неурожаи тогдашних времен заставляли некоторых, во избежание голодной смерти целого семейства, продавать или менять на хлеб одного семейного сочлена, дабы этой мерой спасти остальных от смерти. Часто случалось, что проданный таким образом человек не был выкупаем и оставался навсегда рабом» 65. В местных кругах существует убеждение, что если пленников и продавали, то только на сторону. Но наличные данные, однако, указывают на определенную роль института рабства в закреплении и соплеменников 66. «Пленение и продажа людей в Ингушетии тоже были довольно развитым ремеслом,— пишет М. Мамакаев.— Чаще всего продавали сирот, детей и вообще слабых, беззащитных людей. Их дарили или продавали» 67, Правда, надо признать, что никаких серьезных данных о работорговле у ингушей, как это было, например, у горцев Дагестана и Западного Кавказа, мы не имеем. Особняком стоит только свидетельство графа Потоцкого о том, что якобы в его время в с. Эндери (этом центре работорговли на Северо-Восточном Кавказе) одна ингушка была продана в рабство ингушем 68, и упомянутое предание о Цикме. В большинстве же случаев захваченные в плен обычно выкупались родственниками. Невыкупленные превращались в рабов и использовались в хозяйстве. Они жили в домах тех, кто их пленил, и пользовались их одеждой и обувью.

Возникает естественный вопрос: какую роль играли рабы в производстве у ингушей? Широко ли использовалась в хозяйстве чужая рабочая сила? Какая форма эксплуатации рабского труда существовала у горцев? Все источники указывают на патриархальные формы рабства. «…Прежде чем рабство становится возможным, должна быть уже достигнута известная ступень в развитии производства и известная ступень неравенства в распределении»,— писал Ф. Энгельс в «Анти-Дюринге» 69. У ингушей к моменту прихода русских все это было, но было еще в зачаточном состоянии, и потому рабство не могло играть какой-либо заметной роли в производстве.

По словам жителя с. Салги Билала Эльджаркиева, рабы у ингушей выполняли различную работу в хозяйстве, жили там, где помещался скот, не пользовались никакими послаблениями; с ними долго не роднились, им не давали земли. Дети, прижитые от рабынь, также становились рабами. Только по истечении длительного срока (15—20 лет) рабы, приобретшие доверие, получали свободу и право обзаводиться землей и родниться с ингушами. Известный этнограф Н. Н. Харузин писал: «Лай мог быть продан, наказываем по произволу, лишаем жизни по прихоти господина… на рабов смотрели как на младших членов семьи» 70.

У ингушей есть фамилии, происшедшие от рабов 71. Даже впоследствии за убийство представителя такой бедной фамилии платили по адату 6 коров, в то время как за убийство члена богатой — 12 коров. Судя по последним заключениям историков, в ингушском обществе на протяжении позднесредневекового периода, с XV до XVIII в., намечались более дробные зависимые сословия, образовавшиеся путем захвата пленников, их продажи и использования в хозяйстве 72.

Но по ряду данных выясняется, что эксплуатация рабов в ингушском обществе была незначительна. Почти всегда владелец и раб работали вместе. Больше того, во время схваток с иноплеменниками рабы выступали на стороне хозяев; только название «лай» — раб и само приниженное положение отличало их от других жителей.

С течением времени такой участвующий в производстве раб нередко сам становился младшим членом семейной общины, и никакой «идеализации» в этой характеристике, как кажется Ф. В. Тотоеву, нет 73.

Итак, рабство в ингушском обществе не имело большого социально-экономического значения. Рабы здесь не являлись основной рабочей силой, да и применялась она ограниченно. Это было подлинно патриархальное рабство. Рабский труд как таковой не выступал здесь в качестве двигателя производства этого общества. Тем не менее пленные рабы, становясь добычей в грабительских войнах наравне со скотом и прочим имуществом, также увеличивали экономическую мощь своих владельцев, и тем самым существующее здесь рабство сильнее расшатывало родовые устои.

Из рассмотренного вытекает, что общественный строй ингушей в позднее средневековье не представлял собой образца и «чистоты» патриархально-родовых отношений. Наоборот, эти отношения характеризовались уже многими моментами, чуждыми родовому строю. Такие факты, как наличие имущественного неравенства, накопление богатств в руках отдельных фамилий и семей, рабство, возникшее в результате антагонизма между отдельными родо-племенными группами, и установление более тесных взаимоотношений со своими соседями, уже классовыми обществами,— все вместе взятое говорит за то, что мы имеем дело с родовым обществом в период его весьма заметного распада. Появление же частной собственности на землю и скот, обособление старшин, власть которых нередко передается уже по наследству, и выделение вождей, руководителей дружин, которые пользовались весьма значительными правами по сравнению с остальным населением и даже имели право держать холопов (как Джерахмат), точнее определяют рассматриваемый исторический момент этого процесса.

Это была финальная стадия разложения родового строя у ингушей — канун установления классового общества. И если до XIX в. мы не можем обнаружить в ингушском обществе определившиеся классы, то это совсем не значит, что мы должны отрицать в нем определенную эволюцию классового порядка.

Все данные согласно говорят о процессе феодализации, о том, что класс феодалов в Ингушетии уже формировался на пороге ее присоединения к России. Современные исследователи сословных отношений у кавказских горцев Р. Л. Харадзе и А. И. Робакидзе уверенно говорят о «процессе классообразования в Ингушетии, который так же, как в других районах горного Кавказа, протекал на базе разложения сельскообщинного быта, предполагал участие военно-демократических начал, и шел в направлении формирования раннефеодального, а не рабовладельческого общества» 74.

Развитие скотоводства, интенсификация земледелия (особенно с переселением ингушей на плоскость), развитие обмена, усложнение хозяйственной деятельности на базе нового разделения труда, рабство — все это подрывало устои натурального хозяйства и патриархальнородовых отношений и определяло собою дальнейший путь развития ингушского общества. Этот процесс заключался в оформлении предпосылок для установления феодальных отношений в ингушском обществе. Но не следует и преувеличивать его роль и значение.

Уровень развития производительных сил ингушей до XVIII в. был все же недостаточно высоким, чтобы являться базой новых для ингушей производственных отношений. И хотя в начале XIX в. элементы социальной дифференциации и прослеживались, настоящая феодальная аристократия здесь еще не сложилась. Начавшееся выделение «лучших», «благородных», «влиятельных», «почетнейших» фамилий, часто поддерживаемых соседними государственными образованиями, указывает только на процесс становления в ингушском обществе класса феодалов, окончательно завершиться которому не было суждено.

Народная память сохранила нам один любопытный рассказ о неудачных попытках некоторых «лучших» людей сделаться князьями. Он является весьма показательной иллюстрацией намечавшегося социального расслоения ингушей еще задолго до проникновения капитализма на Кавказ. Это предание об Ивизде Газде 75. Явившись на собрание, посвященное выборам князя, на великолепном коне, в богатой шелковой одежде, опоясанной грязным ослиным ремнем, мудрый и уважаемый за свои добродетели Газда вызвал удивление у присутствующих. На обращенный к нему вопрос по поводу явного несоответствия частей наряда Ивизда Газда ответил: «Как ослиный ремень к шелковым одеждам, так князь и раб не идут к ингушам». И этот ответ решил исход выборов. Князя ингуши не выбрали; больше того, они якобы решили обязать владельцев рабов отпустить последних на волю. Нельзя ручаться за достоверность этого факта. Но нельзя отрицать и того, что эта созданная народной фантазией картина «мирных» выборов князя, по-видимому, отразила одну из неудачных попыток какого-либо претендента из фамилии «благородных» захватить власть над обществом. Подобные явления вполне закономерны в период становления классовых обществ.

Процесс феодализации, который протекал на территории Ингушетии накануне проникновения капитализма на Кавказ, не получил окончательного своего завершения. Класс феодалов не оформился. И несмотря на то что в первый период завоевания Кавказа царское правительство проводило политику поддержки обособляющейся родовой верхушки ингушских племен, производственные отношения, присущие феодальному строю (оброк, барщина, внеэкономическое принуждение), в ингушском обществе не были известны.

Дальнейшее развитие ингушского общества, превратившегося в объект колониальной политики царского самодержавия, протекало уже в иных условиях, в сфере капиталистических влияний. Прямым следствием колониальной политики уже капиталистической России явились более резкая социальная дифференциация ингушей и деление ингушского общества на два противоположных класса — кулаков и бедняков.

Так изживало себя древнее феодализирующееся ингушское общество; только в XIX в., войдя в орбиту капиталистических отношений, оно окончательно сменило путь своего исторического развития. К счастью, этот тяжкий период капиталистического развития был непродолжительным. После Великого Октября ингуши вместе с чеченцами стали развиваться уже как социалистическая нация в дружеской семье с другими народами Советского Союза.

Примечания:

1 М. Л. Тусиков. Ингушетия. Владикавказ, 1926, стр. 19—20.

2 Е. М. Шиллинг. Ингуши и чеченцы. Сб. «Религиозные верования народов СССР», т. II. М.— Л., 1931, стр. 7.

3 Г. К. Мартиросиан. История Ингушии. Орджоникидзе, 1933, стр. 28.

4 Б. В. Сгачпский. К вопросу о феодальных отношениях в истории ингушского народа. ИЧИНИИ, т. I, вып. 1. Грозный, 1959, стр. 174.

5 А. И. Шамилее. В ущельях Аргуна, Фортанги и на плоскости Чечено-Ингушетии. ИЧИНИИ, т. VIII, вып. 1. Грозный, 1969, стр. 239—241.

6 С. Ц. Умаров. О поселениях и некоторых особенностях социально-экономического развития горной Чечено-Ингушетии эпохи позднего средневековья. АЭС, т. III. Грозный, 1969, стр. 163.

7 Е. Н. Кушева. О некоторых особенностях генезиса феодализма у народов Северного-Кавказа. «Проблемы возникновения феодализма у народов СССР». М., 1969, стр. 179.

8 «Народы Кавказа», т. I. M., 1960, стр. 364, 383; «Очерки истории Чечено-Ингушской АССР», т. I. Грозный, 1967, стр. 54 и ел.

9 Я. Ф. Яковлев. Ингуши. М., 1925, стр. 102.

10 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— 1932 годах. Грозный, 1963, стр. 175.

11 А. С. Вартапетов. Проблемы родового строя ингушей и чеченцев. СЭ, 1932, Л» 4, стр. 63—89.

12 См. мою рецензию на работу А. С. Вартапетова, опубликованную в журнале «Революция и горец», 1933, .N5 5. Ростов-на-Дону, стр. 81—85.

13 Е. И. Крупное. К истории Ингушии. ВДИ, 1939, № 2, стр. 89.

14 А. В. Фадеев. О некоторых социально-экономических последствиях присоединения Чечено-Ингушетии к России. ИЧИНИИ, т. II, вып. 1. Грозный, 1960, стр. 4.

15 Н. П. Гриценко. К вопросу о социально-экономических отношениях в Чечено-Ингушетии. ИЧИНИИ, т. V. вып, 1. Грозный, 1964, стр. 3.

16 Р. Л. Харадзе. Некоторые стороны сельскообщинного быта горных ингушей. КЭС, вып. II. Тбилиси, 1968, стр. 185.

17 Р. Д. Харадзе, А. И. Робакидзе. К вопросу о нахской этнонимике. КЭС, вып. II. Тбилиси, 1968, стр. 33.

18 Б. Далгат. Родовой быт чеченцев и ингушей в прошлом. ИИНИИК, т. IV, вып. 2. Орджоникидзе — Грозный, 1934—1935.

19 Ч. Ахриев. Ингуши. ССКГ, вып. VIII. Тифлис, 1875, стр. 4.

20 У. Лаудаев. Чеченское племя. ССКГ, вып. VI. Тифлис, стр. 25.

21 Н. Дубровин. История войны и владычества русских на Кавказе, т. I. СПб., 1871, стр. 369.

22 М. Полиевктов. Материалы по истории грузино-русских взаимоотношений (1615—1640 гг.). Тбилиси, 1937, стр. 215.

23 П. Г. Бутков. Материалы для новой истории Кавказа с 1722 по 1803 год, т. II. СПб., 1869, стр. 165. По словам Н. Г. Архиева, Дзавг принадлежал тейпе Долгиевых.

24 А. Я. Генко. Указ. соч., стр. 695, прим. 1.

25 В. Далгат. Из культурного прошлого ингушей. 3KB, т. V. Л., 1930, стр. 695, примечание 1.

26 П. Г. Бутков. Указ. соч., стр. 300.

27 А. Н. Генко. Указ. соч., стр. 742, 760 и сл.

28 Ч. Ахриев. Указ. соч., стр. 3.

29 Р. Л. Харадзе, А. И. Робакидзе. Характер сословных отношений в горной Ингушетии. КЭС, вып. II, стр. 139.

30 «Очерки истории Чечено-Ингушской АССР», т. I, стр. 56.

31 С. Й. Макалатия. Хевсурети. Тбилиси, 1940, стр. 34.

32 Н. Ф. Яковлев. Указ. соч., стр. 40.

33 П. Г. Бутков. Указ. соч., стр. 179.

34 Р. Л. Харавзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 132.

35 Б. Далгат. Указ. соч., стр. 50.

36 Там же, стр. 51.

37 В. Я. Христианович. Горная Ингушетия. Ростов-на-Дону, 1928, стр. 74.

38 Р. Л. Харавзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 158.

39 ССКГ, т. VIII. Тифлис, 1875, стр. 3.

40 «История Грузии», т. I. Тбилиси, 1962, стр. 311, 357, 402.

41 К. Ф. Ган. Путешествие в страну пшавов, хевсур, кистин и ингушей. KB, 1900, № 6, стр. 65.

42 Е, И. Крупное. О чем говорят памятники материальной культуры Чечено-Ингушской АССР. Грозный, 1961, стр. 17.

43 Н. Ф. Яковлев. Указ. соч., стр. 99.

44 ССКГ, вып. VIII. Тифлис, стр. 4.

45 Р. Л. Харадэе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 35.

46 С. Броневский. Новейшие географические и исторические известия о Кавказе, ч. II. М., 1823, «Стр. 164.

47 Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 21, стр. 164.

48 «Очерки истории Чечено-Ингушской АССР», т. I, стр. 56.

49 ИИНИИК, т. I. Владикавказ, 1929, стр. 72.

50 М. Г. Джанашвили. Картлис-Цховреба. СМОМПК, т. 35. Тифлис, 1905, стр. 117.

51 С. Броневский. Указ. соч., ч. II, стр. 153.

52 Н. Я. Марр. Яфетические зори на украинском хуторе. УЗИНВ. М., 1930, стр. 9.

53 Р. Л. Харадзе, А. И. Робакидзе. Характер сословных отношений в горной Ингушетии, стр. 127—164. Далее везде следуют ссылки на эту работу авторов.

54 Ф. В. Тотоев. Развитие рабства и работорговли в Чечне (вторая половина XVIII — 40-е ГОДЬЕ XIX в.). ИЧИНИИ, т. VIII, вып. 1. Грозный, 1969, стр. 185.

55 Р. Л. Харадзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 134.

56 Б. Далгат. Указ. соч., стр. 20.

57 С. Вроневспий. Указ. соч., ч. I, стр. 309.

58 А. П. Берже. Чечня и чечены. Тифлис, 1859, стр. 90; см. также: Ф. И. Леонтович. Адаты кавказских горцев, вып. 2. Одесса, 1833, стр. 81.

59 Р. Л. Харадзе, А, И. Робакидве. Указ. соч., стр. 139.

60 Л. П. Ипполитов. Этнографические очерки Аргунского округа. GCKT, вып. I. Тифлис, 1868, стр. 43.

61 Там же, стр. 40. Между прочим, в работе Е. Максимова и Г. Вертепова «Туземцы Северного Кавказа» указана другая цифра — 338 рабов; Ф. В. Тотоев справедливо полагает, что все эти цифры . занижены. См.: Ф. В. Тотоев. Указ. соч., стр. 196.

62 Б. Далгат. Указ. соч., стр. 20, 21.

63 Р. Л. Харадзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 136.

64 Г. К. Мартиросиан. Указ. соч., стр. 45.

65 У. Лаудаев. Указ. соч., стр. 52.

66 Р. Л. Харадзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 142, 163.

67 М. Мамакаев. Чеченский тайп (род) и процесс его разложения. Грозный, 1962, стр. 27..

68 ИИНИИК, т. IV, вып. 2. Орджоникидзе — Грозный, 1934 — 1935, стр. 149.

69 Ф. Энгельс. Аити-Дюринг. К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20, стр. 164.

70 Н. Н. Харузин. Заметки о юридическом быте чеченцев и ингушей. «Сборник материалов по этнографии, издаваемый при Дашковском этнографическом музее», вып. III. M., 1888, стр. 117.

71 С. Броневский. Указ. соч., ч. I, 1823, стр. 51.

72 Р. Л. Харавзе, А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 163.

73 Ф. В. Тотоев. Указ. соч., стр. 189.

74 Р. Л. Харадзе, А. И. РоВакидве. Указ. соч., стр. 146.

75 ТС, вып. 2. Владикавказ, 1893, стр. 99.

Источник:
Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971, стр. 159 – 177.