Средневековая материальная культура ингушей

Каждому, кто впервые побывал в горных районах Центрального Кавказа, прежде всего бросается в глаза множество своеобразных надземных монументальных сооружений. Они совершенно разнотипны и различны по своему назначению. Вызванные к жизни определенными историческими условиями распада первобытнородовых отношений (не без влияния и географического фактора), все эти сооружения составляют наиболее интересный комплекс материальных исторических источников, непосредственно связанных со средневековой историей многих современных народов Кавказа. В силу тех же исторических событий прошлого эти монументальные башенные и склеповые объекты на территории Северного Кавказа сохранились лучше, чем в Закавказье, а в районах центральной части края лучше, чем, скажем, в Черкессии или Адыгее.

В этом отношении горная зона Ингушетии не составляет исключения. Больше того, из всех горных районов Северного Кавказа современная Ингушетия отличается, пожалуй, наибольшим количеством этих памятников и лучшей их сохранностью. Это объясняется прежде всего тем, что Ингушетия не была ареной боевых действий во время русско-кавказской войны в XIX в., и потому здесь лучше сохранились и башни, и надземные склепы, придающие горному аулу и даже ущелью своеобразие и красоту великолепными архитектурными ансамблями (рис. 11 —13).

Исторические свидетельства о наличии этих объектов в горных ущельях Северного Кавказа, в частности на территории Ингушетии, вплоть до XVIII в. очень редки 1. Грузинские послы и участники русских посольств в Грузию XVI — XVII вв., иногда пересекавшие и районы Ингушетии, редко упоминают об этих памятниках. Приведем один из редких примеров такого далеко не ясного свидетельства XVII в. — выдержку из рапорта посла князя Федора Волконского московскому царю Михаилу Федоровичу: «И того же дни послы перешли кабаки горских владельцев. А те кабаки стоят по обе стороны того ручья. Дворы у них в горах каменные. А ходят мужики по-черкаски, а жонки носят на головах… что роги вверх в поларшина» 2 (рис. 9. 1).


Рис 11.
Башенный комплекс с. Таргим. Фото И. П. Щеблыкина, 1929 г.

 

В работах ученых и путешественников начиная со второй половины XVIII в. содержится немало сведений об основных видах архитектурных памятников, увиденных ими в горах Северного Кавказа, в том числе в ингушских горах и предгорьях 3. В последующий период, вплоть до Великой Октябрьской революции, ряд местных работников (за небольшим исключением) бегло упоминают об этих памятниках, основное внимание концентрируя на насущных вопросах горского быта, экономики и права.


Рис. 12
Боевая и жилые башни в с. Озми. Фото И. П. Щеблыкина, 1928 г.

 

Только в послеоктябрьскую эпоху, когда началось комплексное историко-культурное изучение ингушского народа, было уделено должное внимание и архитектурным памятникам края.


Рис. 13
Общий вид с. Лежг. Фото В. А. Дерябина, 1963 г.

 

Огромная заслуга в этом начинании принадлежит проф. Л. II. Семенову. Вместе с художником-архитектором И. П. Щеблыкиным им осуществлено и предварительное научное описание материалов, добытых возглавляемыми им экспедициями за период с 1925 по 1932 г. 4 По богатству, своеобразию и значимости как новых исторических источников первое место, конечно, принадлежит монументальным средневековым памятникам материальной культуры. Тогда же Л. П. Семенову удалось разработать типологию этих объектов и наметить их относительную периодизацию, сохранившую свое значение до наших дней.


Рис. 14
Жилые башни в с. Эгикал (1) и боевая и жилые башни в с. Салги (2). Фото И. П. Щеблыкина, 1929 г.

 

Следуя за Л. П. Семеновым, в основу типологии этих памятников мы также положим принцип их функционального назначения. В соответствии с этим все надземные и подземные памятники Ингушетии можно разделить на три основные группы:

1. Монументальные жилые и оборонительные сооружения. Это — жилые башни, высокие боевые башни 5, укрепленные замки, городища и остатки заградительных стен. Все эти сооружения, кроме городищ, сложены из грубо отесанных камней на известковом растворе (рис. 14-16).

2. Погребальные сооружения — подземные, полуподземные и надземные каменные склепы («каши»), пещерные и грунтовые захоронения,, каменные ящики и курганы (рис. 17—20, 2).

3. Это — древние христианские храмы, разного рода языческие святилища и придорожные стелы («чурты») (рис. 20, 1; 21).

Перечисленные категории археолого-архитектурных памятников разно-временны и далеко не все связаны с историей ингушей. Распределяются они на территории Ингушетии неравномерно. В равнинной части они более однородны и представляют собой остатки древних селищ и городищ, курганы, грунтовые могильники и довольно редкие катакомбные захоронения. В западных районах Ингушетии близ селения Назран, Базоркино, Алхасте, Бамут и других исследованы так называемые кабардинские курганы XIV—XVI вв. 6 Здесь же известны развалины одной башни в с. Гамурзиеве, по преданию выстроенной 230—240 лет назад 7, и хорошо сохранившийся мавзолей «Боргакаш» золотоордынского времени (1405 — 1406 гг.) близ с. Плиева 8. В горной зоне памятники более разнообразны и многочисленны, особенно надземные каменные сооружения.

Оставляя за рамками нашего обзора памятники более раннего времени, рассмотрим объекты начиная с периода, прямо предшествовавшего татаро-монгольскому нашествию на Кавказ (примерно с XI — XII вв.).

Наиболее древними из первой группы архитектурных памятников горной Ингушетии нужно считать жилые башни — «гала». «Гала» являются непременной принадлежностью каждого горного аула. По форме основания они делятся на две группы: квадратные и прямоугольные — продолговатые. Они обычно невысоки, в два-три этажа. Стены их постепенно суживаются кверху. Крыша плоская, прикрытая слоем земли и хорошо обмазанная глиной. Кладка стен из необработанных и грубообработанных плит и камней более примитивна по сравнению с кладкой боевых башен. Первый этаж башни использовался для содержания скота, второй и третий — для жилья. Иногда во втором этаже содержался мелкий рогатый скот, а в первом — крупный 9. Первоначально «гала» имели и оборонное значение 10. Полезная площадь «гала» приближалась к 60—80 кв. м (рис. 14, 1).


Рис. 15
Руины башен близ с. Нижний Алкун. Фото И. Ф. Мутовина, 1951 г.

 


Рис. 16
«Замок» Евлоевых в с. Пялинг (1) и боевая и жилые башни в с. Пуй (2). Фото И. П. Щеблыкина, 1929 г.

 


Рис 17.
Надземный склеп близ с. Лежг. Фото В. А. Дерябина, 1963 г.

 


Рис 18.
Надземный склеп у с. Харпе. Рисунок В. И. Марковина, 1966 г.

 


Рис 19.
Ингушские круглые надземные склепы XV—XVII вв.
1 — у с. Джерах. Фото В. Ы. Шиллинга, 1921 г
2 близ с. Эрзи. Фото В. Б. Бжания, 1966 г.

 


Рис 20.
Фасад святилища «Долте» у с. Карт (1) и надземные склепы у с. Фалхан (2). Фото И. П. Щеблыкина, 1929—1930 гг.

 


Рис 21.
Небольшие святилища близ с. Эрзи (1) и общеингушское святилпше «Мятцели» на Столовой горе (2). Фото В. И. Марковина 1966 г.

 

Как архитектурные памятники такие постройки являются наиболее простым типом полужилых, полубашенных сооружений, широко распространенных как на северных, так и на южных склонах Кавказского хребта. Весьма вероятно, что их происхождение нужно вести с очень древних времен, со времени бытования на Центральном Кавказе кобанской культуры (I тысячелетие до н. э.). Возможность обитания древнего населения горного Кавказа именно в таких «каменных домах» допускается почти всеми исследователями. И это логично. Меняющееся население, разумеется, использовало строительный материал от старых разрушающихся зданий для новых сооружений. Очевидно, в этом и кроется основная причина того, что за долгий период весьма продуктивной работы по исследованию многочисленных могильников в высокогорной зоне Кавказа ни одному исследователю пока не удалось отыскать и изучить ни поселения древних кобанцев, ни горный аланский поселок. Все исследованные кобанские поселки открыты в предгорной зоне 11.А если учесть некоторые результаты наших разведочных работ, которые доказывают последовательное использование меняющимся населением в качестве поселка одного и того же пункта, начиная с эпохи Кобана и вплоть до современности (например, с. Камунта в Дигории, Северо-Осетинская АССР), то мы должны будем признать, что эта задача вообще трудноразрешимая. Но ведь жили же кобанцы и в высокогорной зоне края! И жили, очевидно, в каменных постройках типа «гала», удобных для жилья и для обороны.

По наблюдениям почти всех исследователей, жилые башни по площади, конструктивным особенностям, кладке следует считать более древними по сравнению с боевыми. И хотя их площадь обширнее боевых, по существу жилые башни являются цоколями и первыми этажами боевых башен. То, что жилые башни на Кавказе предшествовали появлению боевых, подтверждается всеми горными жителями, в том числе и ингушами. Все они согласно свидетельствуют, что «вначале строились жилые башни, а позднее — боевые». Об этом нам приходилось не раз слышать и в Чечне, и в Ингушетии, и в Осетии, и в других районах Кавказа.

Местные предания об основании аулов тоже содержат указания на то, что первыми возведенными зданиями были жилые башни 12. По тем же ингушским преданиям, основание ряда древнейших горных аулов приурочивается к эпохе грузинской царицы Тамары. Генеалогия любой ингушской фамилии насчитывает 10—15 имен, которые хорошо помнит каждый ингуш. С именем одного из первых лиц, положивших начало какой-либо ингушской фамилии, связываются обычно основание определенного горного селения и постройка жилых башен.

Так, по словам жителя с. Ольгите старика Магомета Екурова, в сооружении башни участвовали «все члены данной фамилии, они помогали и живой силой и средствами… Построение башни должно было свидетельствовать о родовой сплоченности и мощи»13. Это свидетельство ценно тем, что оно содержит указания на сооружение башни в довольно ранний период развития родовой организации. Имеющиеся данные позволяют считать жилые башни «гала» древнейшими ингушскими монументальными памятниками, а время сооружения наиболее архаичных «гала» из сохранившихся до сих пор определять XII — XIV вв. н. э. 14

Ингушские боевые башни «воув» являются в подлинном смысле вершиной архитектурного и строительного мастерства древнего населения края. Они поражают простотой формы, монументальностью и строгим изяществом. Боевые башни Чечено-Ингушетии — высокие образцы техники и строительного искусства того времени. Несколько перефразируя Константина Симонова, высоко оценившего сванские башни, можно сказать, что ингушские башни для своего времени были подлинным чудом человеческого гения, как для нашего столетия новые шаги человека в небо 15. Особенно величественны башни с пирамидально-ступенчатой крышей. Соотношением высоты и основания (10 : 1) ингушские башни резко отличаются от других кавказских башен 16 (рис. 23).

Как правило, боевые башни пятиэтажные, но встречаются и в четыре и даже шесть этажей. Первый этаж нередко служил тюрьмой для пленников, обычно же он являлся закромом для хранения зерна в особом угловом каменном мешке. На втором этаже находились защитники и стража во время осады, так как вход в «воув» был только здесь. На втором этаже находилось имущество осажденных. Третий этаж занимали защитники и их семьи и, наконец, все верхние этажи — защитники и наблюдатели.

В основании все башни квадратные, площадью 20—25 кв. м. Кверху стены сильно суживаются и достигают общей высоты 20—26 м. Крыши башен бывают нескольких видов: 1) плоская, с барьером; 2) плоская, с зубцами на углах, увенчанными камнями конической формы; 3) пирамидальная, ступенчатая, с коническим замковым камнем 17 (рис. 24, 25).

Обработка камней и кладка боевых башен производились тщательнее, нежели кладка жилых. Почти на всех боевых башнях сохранилась еще известковая облицовка, что указывает на относительно близкую дату их постройки; особенно свежий вид имеют башни третьего типа, с пирамидальной ступенчатой крышей: например, башня в с. Джерах, которая, кстати, является одной из наиболее крупных в Ингушетии. Площадь первого этажа равна 7×7 м; второго — 6×6, третьего — 5,3×5,3, четвертого 5×4 и пятого 4×4 м18 (рис. 26).


Рис 22.
Боевая башня в с. Эрзи. Рисунок В. И. Марковина, 1966 г.

 


Рис 23.
Боевая башня в с. Джерах. Фото В. В. БЖАНИЯ, 1966 г.

 


Рис 24.
Сторожевая башня между селами Шуан и Нижний Хули. Фото В. И. Марковина, 1966 г.

 

Отличительными признаками многих чечено-ингушских боевых башен, особенно последнего тина, являются «машикули», т. е. маленькие защитные балкончики на верхнем этаже, которые вместе с бойницами на всех этажах служат целям эффективной обороны. Другую особенность этих башен составляют сквозные крупные кресты, сложенные почти на всех сторонах верхней части башен; на них давно уже было обращено внимание исследователей. В. Ф. Миллер отчасти в этих крестах видел влияние христианства, а строительство боевых башен связывал с прошлым грузинским культурным влиянием па ингушей 19. Ниже мы познакомимся с другими ингушскими памятниками XII — XIV вв., которые блестяще подтверждают это положение видного кавказоведа. Влияние Грузии на пароды Северного Кавказа, в том числе и на вайнахов, не заглохло и в более позднее время. Грузинские хроники повествуют о том, что в царствование Георгия V Блистательного (1318—1346 гг.) грузинский католикос Евфимий совершил «инспекторскую» поездку по окраинам и посетил храмы в различных местностях, в том числе и у «народов нахче» (т. е. чеченцев.— Е. К.); по его распоряжению, по всем церквам и монастырям были разосланы списки Евангелия 20. О еще более поздних связях ингушей с христианской Грузией свидетельствуют грузинские надписи на сосудах из храма «Гали-Ерды» в Ингушетии (XVII — XVIII вв., по определению проф. А. Г. Шапидзе) 21. В связи с этими данными сами по себе изображения крестов на боевых башнях приобретают уже некоторую значимость, являясь косвенными аргументами при суждении о дате их постройки. Ведь эти кресты конструктивно связаны с башнями. Но более важными признаками в этом отношении являются некоторые детали, указывающие на технику обороны боевых башен. В довольно толстых стенах всех этажей, особенно второго (толщиною более 0,5 м), устроен ряд узких сквозных отверстий — щелей, сделанных часто в специальных нишах. Если ширина проема этих бойниц внутри равнялась около 0,5 м, то выходное отверстие не превышало 0,10—0,15 м. В такие отверстия мог пройти только ствол ружья. Сами отверстия так расположены, что должны были защищать подступы к башне со всех сторон. Такие бойницы устроены на высоте выше половины человеческого роста. Стрелять из лука через эти отверстия невозможно. Они очень малы, в проем не втиснется человеческое плечо, по вполне пригодны для стрельбы из ружей. Следовательно, время сооружения боевых башен, где имеются эти ниши и отверстия, не может быть датировано раньше времени применения на Северном Кавказе огнестрельного оружия, как это делает X. Д. Ошаев, относя боевые башни к XIII —XIV вв.22


Рис 25.
Джерахское ущелье, или ущелье р. Арм-хи. Общий вид

 

Если у большинства европейских народов, в том числе и у русских, огнестрельное оружие появилось в XIV—XV вв. и стало повсеместно распространяться в XVI в.23, то в XV-XVI вв., можно полагать, оно могло быть известно и в глухих ущельях Кавказа. Тем более что и в Грузии, по последним исследованиям П. П. Закарая, влияние появления огнестрельного оружия на башенное строительство заметно уже с XVI в.24 Во всяком случае в начале XVII в. русские послы, направлявшиеся в Грузию через Ингушетию, видели уже «у горских и турских людей пищали и луки, и сабли, и копье» 25.


Рис 26.
Разрез «классической» ингушской борной башни (по И. П. Щеблыкину)

 

Характерно, что сооружение боевых башен местное население определяет приблизительно тем же временем. В работах В. Ф. Миллера 26, П. С. Уваровой 27 и других содержатся сведения, указывающие, что те или иные боевые башни были выстроены предками местного населения лет 150—200 тому назад. За время многолетних экспедиционных работ в горной Чечне, Ингушетии и Северной Осетии нам приходилось слышать от стариков и более глубокие даты. Иногда же время сооружения боевых, наиболее хорошо сохранившихся башен определяется эпохой царствования грузинского царя Ираклия (имя довольно популярное среди ингушей) 28.

Проф. Г. А. Кокиев в своей работе «Склеповые сооружения Северной Осетии» 29 датирует осетинские боевые башни XIV в., временем обострившихся взаимоотношений между осетинами и кабардинцами. Эта датировка серьезно обоснована. Она подтверждается и датой (XIV—XV вв.) множественных кабардинских курганов в предгорной зоне Северного Кавказа. Кроме того, осетинский тип боевых башен без пирамидальных перекрытий, как у ингушей, более архаичен. Все башни этого типа, имеющиеся в Ингушетии, худшей сохранности, нежели башни с пирамидальной крышей. И если время возникновения этого наиболее законченного и совершенного типа ингушских башен определять XVI — XVII вв., то башни с плоским перекрытием должны быть отнесены к более раннему периоду. Время сооружения сванских боевых башен также определяется XV—XVI вв.30 Башни и оборонительные комплексы в соседних, северных районах Грузии датируются XVI и началом XVII в.31 Косвенным аргументом для датировки ингушских боевых башен служит наличие в Ананурском замке на Военно-Грузинской дороге одной боевой башни специфически ингушского типа; она могла быть сооружена только после постройки рядом стоящего большого купольного собора, воздвигнутого в 1689 г.32 Уже в наше время П. П. Закарая попытался уточнить датировку этой башни, объявив ее грузинской 33. Но с его датировкой — не позднее XVI в.— никак нельзя согласиться, тем более приписывать ей грузинское происхождение. Индивидуальность именно ингушских башен признают С. И. Макалатия, А. И. Робакидзе, В. И. Марковин. Последний в 1961 г. имел возможность описать такую же небольшую башню-минарет в с. Эткали (в Чечне) и доказать ее позднее и местное происхождение 34.

Весьма важным основанием для датировки боевых башен Ингушетии являются надземные склепы с пирамидальной крышей, с абсолютной точностью воспроизводящие верхние этажи боевых башен 35. Могильный инвентарь этих склепов с остатками шелковых иранских тканей датируется XV—XVI вв. и позднее, вплоть до XVIII в.

Все данные указывают на то, что строительство наиболее ранних типов ингушских боевых башен, как и у других горцев Северного Кавказа, могло возникнуть не ранее XIV— XV вв. и продолжаться вплоть до XVIII в., что не раз подтверждалось свидетельствами стариков, упоминавших конкретных лиц из своих предков, при ком была сооружена та или иная башня.

Приблизительно к этому же периоду относится и появление на ингушской территории замковых сооружений и разного рода заградительных стен. Эти оборонительные комплексы возникли в тех же исторических условиях, что и боевые башни.

«Замки» являются комбинированными сооружениями, состоящими из нескольких жилых, а нередко и двух-трех боевых башен. Уникальным объектом такого рода является башенный комплекс в с. Эрзи, еще в 20-х годах нашего столетия состоявший из 10 боевых башен (рис. 27) 36. Естественно, они сохраняют в себе характерные особенности как жилых, так и боевых башен. Исключением является один «замок» в с.Эгикал, состоящий почти из одних жилых, но хорошо укрепленных башен. Своеобразная бесплановость, как будто наблюдающаяся во внутреннем расположении замковых построек, имеет свое преимущество. Многочисленные углы, тупики, выступающие за общую линию, отдельные выступы стен, обусловленные особенностями рельефа местности,— все это улучшало систему обороны осажденных.

Воздвигались «замки» по заранее обдуманному плану. Обыкновенно они сооружались на площадках, имеющих стратегическое значение. Это были или утесы, круто обрывающиеся с трех сторон, к которым можно пробраться только по узкой тропе по хребту утеса (как в с. Горак), или оконечности небольших горных кряжей (как в с. Фалхан), где подступы к воздвигнутому «замку» прикрывались двумя боевыми башнями.

Нередко «замки» занимали огромную по местным, масштабам площадь. Так, например, «замок» Точиевых в с. Мецхал расположен на площади, равной 795 кв. м.


Рис 27.
Башенный комплекс с. Эрзи (по-русски «Орел»). Фото В. В. Бжания, 1966 г.

 

Такой «замок», состоящий из шести башен жилых и одной боевой, мог вместить в себя не одну семью, а целую фамилию с многочисленными родственниками. Великолепный многобашенный комплекс в с. Эрзи принадлежал 14 фамилиям — тейпам 37. Но замковое сооружение имело далеко не каждое горное селение.

Погребальные сооружения. Видное место среди архитектурных объектов горной Ингушетии занимают памятники погребального характера. Они делятся на три основные группы. Первую составляют подземные склепы, вторую — полуподземные. Третья группа объединяет подземные склепы, называемые чечено-ингушским населением «кашами». К погребальным памятникам относятся также разного рода каменные ящики и грунтовые могилы.

В отличие от третьей, наиболее многочисленной и разнообразной группы, памятники первой и второй групп известны пока в меньшем числе. Наиболее известными могильниками, состоявшими из подземных и полуподземных склепов, являются погребальные холмы у селений Шуан («Мох-де» или «Райский курган»), Салги (урочище «Магате») и Бишт (холм севернее селения). Кроме того, подобные склепы известны у селений Кяхк, Евлой, Тумгой, Дошхакле, Верхий Алкун и в окрестностях селений Галашки и Мужичи 38.

Наиболее типичными и лучше изученными являются склепы у селений Шуан и Салги. За исключением Биштовского, обычно один и тот же могильник содержит как подземные, так и полуподземные склепы. Подземные склепы отличаются от полуподземных только тем, что они совершенно скрыты в земле, тогда как вторые своей фасадной стеной выступают из земли (обычно по склону). Сложены они из дикого местного камня. Нередко стенками склепов служили каменистые отроги и расщелины скал, искусно прикрытые плитами. Длина подобных склепов колеблется от 2,5 до 4 м, ширина от 1,5 до 2 м при высоте более 1 м. Средняя площадь 6—8 кв. м. Крыша склепов состояла из набегающих друг на друга плит и камней, образующих как бы незаконченный полусвод. Сверху клались толстые плиты, и склеп засыпался землей. Ориентировка склепов различная, как правило, выходами по склону холма или отрога.

Входом в такой склеп служило квадратное отверстие (лаз) в фасадной стене со сторонами размером около 0,5 м. Через такие лазы втаскивались покойники.

Почти все подобные склепы оказываются уже ограбленными, поэтому довольно трудно восстановить картину их первоначального состояния, тем более что природа в свою очередь довершила то, что не было окончательно разрушено и похищено человеком. От всех истлевших костяков остались лишь плохо сохранившиеся черепа. И все же по ряду данных можно судить и о типе этих усыпальниц, о характере погребального инвентаря и о времени бытования этих объектов.

Как подземные, так и полуподземные склепы являются коллективными усыпальницами, содержащими нередко от одного до трех десятков костяков, при которых в большинстве случаев сохранился кое-какой могильный инвентарь. Еще до детального анализа этого инвентаря будет уместным проследить генетическую связь между отдельными основными видами погребальных памятников, начиная от подземных могил и кончая боевыми башнями.

Исследователи давно уже обратили внимание на одну характерную черту горской архитектуры — ступенчатое строение крыш древних сооружений. Некоторые авторы без достаточных оснований видели в этом влияние восточной культуры Передней Азии и даже архитектуры пагод Центральной Азии 39.

Успешно проследил эволюцию горских архитектурных форм Л. П. Семенов, установивший, что «ступенчатое построение кровли надземных памятников, не восходящих, вероятно, далее XIV в., связано с аналогичным устройством более древних местных памятников — подземных склепов, из которых впоследствии развились полуподземные и еще позже — надземные склепы» 40.

Действительно, ступенчатая (чешуйчатая) крыша подземных камер-склепов типична для очень ранних памятников весьма обширной территории Кавказа, относящихся еще к эпохе VI—X вв.41

 

Позднее, до XIV в. стали сооружаться подземные, а затем и полуподземные склепы. Около XIVв., появляются надземные двускатные ступенчатые склепы и наконец не ранее XV в. стали воздвигать надземные четырехгранные склепы и боевые башни со ступенчатой крышей. Эти памятники и завершают развитие местной архитектуры. Я полностью разделяю склеповую классификацию Л. П. Семенова и основанную на ней периодизацию. Правильность этой периодизации вполне подтверждается анализом могильного инвентаря, найденного в этих склепах.

В последнее время стала известна иная точка зрения на генезис средневековых склеповых сооружений Северного Кавказа. Она принадлежит Л. Г. Нечаевой, которая исходную форму каменных полуподземных склепов видит в сармато-аланских катакомбах. По ее мнению, склеп это не что иное, как катакомба, «воспроизведенная в камне» 42. Этот взгляд не кажется мне обоснованным наличным материалом. Он в корне противоречит стройной и хорошо аргументированной классификации Л. П. Семенова и последним данным о возникновении на Кавказе склеповых сооружений еще в эпоху бронзы 43. Вот где лежат местные истоки этой формы погребальных сооружений.

В связи с обсуждаемым вопросом о генезисе склеповых сооружений на Северном Кавказе необходимо хотя бы кратко остановиться на причинах, вызвавших их к жизни. Многими авторами, изучающими древние культуры Кавказа, неоднократно подчеркивалась специфика местных условий, прежде всего каменистость почвы, острый недостаток земли, что заставляло жителей каждый мало-мальски сносный земельный участок использовать под пашню, а не под кладбище. И это вполне естественно. С возрастающей же плотностью населения в средневековую эпоху (судя по остаткам населенных пунктов) эти местные особенности должны были сказываться все острее. Они и породили сооружение именно надземных склепов.

Только при учете этих обстоятельств становится понятным появление почти во всех горных районах Северного Кавказа в середине II тысячелетия н. э. многочисленных надземных склепов-усыпальниц в несколько ярусов, служивших местом последнего упокоения целым фамилиям горцев, состоящим из нескольких десятков человек, умещавшимся на 9— 10 кв. м. Такой способ захоронения умерших значительно экономил земельную площадь, в которой средневековые горцы ощущали особо острую нужду. Аспирантом М. Б. Мужухоевым в 1969 г. в одном пятиярусном склепе у с. Оздне было зафиксировано до 190 погребенных. Какую огромную площадь нужно было бы использовать для захоронения их в земле!

И, конечно, не случайно все эти надземные и многоярусные «каши» (у чеченцев и ингушей), «дзападзы» (у осетин-тагаурцев), «обаи» (у дигорцев) и «кашенэ» (у балкарцев) возникли в высокогорной зоне Центрального Кавказа. Обычно они располагались на непригодных для пахоты участках. Они были вызваны к жизни в первую очередь невероятной земельной теснотой в горах. И глубоко прав был В. Ф. Миллер, объясняя этими чисто экономическими мотивами многоэтажность и разновременность средневековых могильников Кавказа. «При крайней тесноте для живых людей нельзя было отводить много места для мертвых»,— писал он в I томе «Материалов по археологии Кавказа» 44. Этот довод признавался И. Ф. Грабовским, Г. А. Кокиевым и другими исследователями 45.

Какими-либо религиозными мотивами, скажем влиянием зороастризма, о чем говорил в свое время М. М. Ковалевский, или иным воздействием появление многоярусных надземных склепов не объяснишь. Ибо следов этих влияний в горах не установлено 46. А склепы возникли только в высокогорных районах края. Культом мертвых этого тоже не объяснишь, так как последний существовал и раньше. Кроме того, его нельзя приурочивать только к горной зоне. Это — повсеместное явление в первобытной религии 47.

Что же представляет собою содержимое этих погребальных сооружений?

Как в подземных, так и в полуподземпых склепах обряд погребения совершенно одинаков. Умерших женщин и мужчин укладывали на полу рядами на спине, ногами к входу, с руками вытянутыми вдоль туловища или сложенными у пояса. В головах ставились кувшины из хорошо отмученной и прекрасно обожженной глины, сделанные на гончарном круге. Поэтому все сосуды ярко-красного цвета, покрыты линейным и волнистым орнаментами. Иногда кувшины находились в нишах стен склепов (рис. 28).


Рис 28.
Глиняный красный кувшин из полуподземного склепа у с. Бишт

 


Рис 29.
Самшитовый гребень из полуподземного склепа у с. Бишт

 

Обычный инвентарь этих погребений составляли предметы быта, оружие, украшения. Они и могут служить серьезным основанием для датировки самих склепов. Найденные в погребениях стрелы — черешковые, с длинными стержнями для насадки, по преимуществу ромбовидные и листовидные. Такие типы наконечников стрел имели широкое распространение на территории Восточной Европы, в том числе и на Кавказе, в период, предшествовавший татаро-монгольскому нашествию, и позднее 48. Что же касается крупных плоских стрел с ромбовидной боевой частью, то они широко применялись еще в X—XII вв.49 В целом подобные наконечники стрел характерны для XII—XIV вв. (рис. 30, 31) 50. В большом количестве находятся в склепах железные ножи разных размеров с короткой рукоятью, железные поясные пряжки в виде прямоугольников и овалов с язычком-перекладиной, различные железные ножницы с дужкой или кольцом на конце (рис. 31, 7). Реже встречаются серебряные пряжки от поясного набора, украшенные ромбовидным чеканным орнаментом (рис. 32,18). Довольно широк ассортимент женских украшений, прежде всего бус, серег и височных подвесок. Преобладают стеклянные бусы сине-зеленого цвета и коричневые, имеющие круглую, овальную, чечевицеобразную форму, немало бус сделано из цветной глинистой композиции, покрытой узорами. Эти бусы круглые и бочкообразные. Сердоликовых бус (мелких овальных) встречается мало. Очень редки янтарные бусы в виде плоских кружков (рис. 32, 1—14).


Рис 30.
Железные наконечники стрел из полуподземных склепов Ингушетии XII—XIV вв.
1, 3, 6 — из склепа у с. Щуан; 2, 4, 5, 7 — из склепа Магате у с. Салги

 


Рис 31.
Железные наконечники стрел, ножницы и бронзовая поясная пряжка из полуподземных склепов горной Ингушетии

 


Рис 32.
Могильный инвентарь из склепов XIV—XVII вв.
114 — бусины (1, 5 — розовый сердолик; 2, з, в — зеленое стекло; 4 — желтое стекло; 7 — темно-синее стекло; 8 — янтарь; 9 — зеленая паста, узор коричневый; 10, IS — голубая паста, узор белый; 11 — коричневая паста; 13 — зеленая паста, узор коричневый; 14 — коричневая паста, узор белый); 15, 1в — бронзовые пуговицы; 17 — бронзовое височное кольцо; 18 — часть серебряного поясного набора; 19 — железная пряжка; 20 — каменный оселок; 21 — железный нож из полуподземного склепа у с. Алхасте (случайная находка) (снизу)

 

Более разнообразный ассортимент составляют серьги и височные подвески.

Серьги. К простейшему типу серег относятся бронзовые и серебряные проволочные серьги с верхним незамкнутым кольцом и стержнем, заканчивающимся цветной бусиной или полым металлическим шариком (рис. 33, 1, 7, 8).

К более редкому типу серег, встречающихся в аналогичных памятниках почти всего Северного Кавказа, относятся золотые и серебряные серьги из прочного стержня с незамкнутым кольцом. Нижняя часть такой серьги представляет собой стержень, перевитый тонкой проволокой, или столбик, состоящий из припаянных друг к другу мелких шариков; на конце такой серьги обычно припаяны 3—5 и более крупных шариков (рис. 33, 24) 51. Этот тип серег ведет свое происхождение со времени заката кобанской культуры и является лучшим подтверждением живучести архаических черт древней местной культуры, проявляющихся в столь поздних формах.

Дальнейшим усложнением этого типа серьги является проволочная серебряная или бронзовая серьга с незамкнутым верхним кольцом и обвитым проволокой стержнем, на котором укреплен покрытый зернью полый крупный шарик (рис. 33, 512).

Височные подвески. Наиболее распространенным типом височных подвесок являются бронзовые и серебряные подвески, давно известные по богатому погребению из Махческа 52 (рис. 33, 9); являясь наиболее поздним вариантом развития этого типа украшений, они все же сохраняют архаические черты серег и подвесок, типичных еще для культуры алано-хазарского времени, VI—X вв.

Зеркала. Из наиболее характерных предметов, встречающихся в подземных и особенно в полуподземных склепах, следует упомянуть еще круглые плоские со слабыми закраинами зеркала; сделаны они из бронзы или металлического сплава и известны почти повсеместно на Северном Кавказе 53. Внутренняя сторона их обычно покрыта геометрическим (крестообразным, радиальным) орнаментом.

Существующие в литературе датировки наиболее ранних ингушских могильников в основном подкрепляются анализом рассмотренного материала. Мнение Л. П. Семенова о времени постройки и использования этих склепов уже изложено. В. Ф. Миллер, произведший небольшие раскопки полуподземных склепов у «Мохде» и близ замечательного грузинского храма «Тхаба-Ерды» 54 (в верховьях р. Ассы, близ с. Хайрах), высказал мнение об одновременности существования могильников и построения храма 55.

Ошибочную же дату сооружения храма «Тхаба-Ерды» (IX в.) В. Ф. Миллер привел, опираясь на консультацию у Д. 3. Бакрадзе, утверждавшего, что храм был сооружен в 830 г. А. Н. Генко еще в 1930 г. усомнился в правильности столь ранней даты 56.

В настоящее время датировка храма «Тхаба-Ерды» подверглась пересмотру и уточнению. Проф. А. Г. Шанидзе на основании анализа эпиграфических памятников, в свое время найденных в храме, полагает, что храм «Тхаба-Ерды» должен датироваться не раньше XII в.57 Это мнение полностью разделял Л. П. Семенов и другие исследователи. Косвенным образом эта дата подтверждается и рукописью Псалтыря из храма, по характеру грузинского письма определяемого XI—XII вв.58

Позднее и мне в специальной статье удалось доказать, что первоначальный вид храма «Тхаба-Ерды» имел облик явно грузинского архитектурного памятника и что сооружен он мог быть не ранее XII в., скорее всего при Давиде Строителе, когда впервые централизованное Грузинское государство стало активно включать в сферу своего влияния и горцев Северного Кавказа. Современный же вид храм получил после некоторой перестройки местными малоквалифицированными мастерами (рис. 34, 35)59. Эта датировка, действительно, вполне применима к окружающим древним могильникам, которые и В. Ф. Миллер считал принадлежавшими к однородной и одновременной культуре, хотя и датировал IX в. Но любопытно, что П. С. Уварова те же ингушские подземные могильники относила к XII—XIII вв.60 К этому же периоду подобные осетинские склепы относил и Г. А. Кокиев 61. Свои выводы он достаточно убедительно аргументировал анализом архитектурных форм склеповых сооружений и их связью с архитектурой башен и древних церковных зданий на территории горной Чечни, Ингушетии и Осетии. Правильность этого заключения была подтверждена и последующими работами проф. Л. П. Семенова 62.

Сравнительный анализ самого археологического материала из подземных и полуподземных склепов позволяет дополнительно уточнить приведенную датировку и обосновать ее археологически.

Так, например, красные глиняные сосуды, орнаментированные линейным и волнистым орнаментом (прием, широко распространенный и весьма типичный для XII—XIV вв.) 63, иногда имеют грузинские надписи, датируемые проф. А. Г. Шанидзе временем «не древнее XII—XIV вв.» Таковы сосуды из склепов «Магате», «Мохде» и др.64

В подобных же сооружениях, известных и в Северной Осетии, эти сосуды находились вместе со стеклянными синими и зелеными пластинчатыми браслетами, которые подтверждают эту дату 65. Как известно, пластинчатые цветные, реже витые, браслеты довольно обычны в женских погребениях ряда районов Восточной Европы XI—XIII вв., начиная от городских и сельских пунктов Древней Руси и кончая Тмутараканью и Херсонесом 66. Известны они и на Кавказе.

В Закавказье, например, керамика, орнаментированная линейным и волнистым узорами, обычно встречается вместе с богатой поливной керамикой, относящейся к периоду царствования грузинской царицы Тамары, т. е. к XII—XIII вв. Она известна из раскопок Дманиси, Ани, Старой Ганджи и других городов Закавказья времени до монгольского нашествия.

Так же часто встречаются в Закавказье и на Северном Кавказе в памятниках изучаемой эпохи предметы вооружения в виде копий и стрел.

Различные части поясных наборов, бронзовые зеркала и особенно женские головные украшения (серьги и височные подвески), встречаемые в ингушских подземных и полуподземных склепах, имеют себе многочисленные аналогии в склепах Чечни, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Карачаево-Черкессии, в подкурганных погребениях типа Белореченских на Кубани 67. Например, в Даргавсе (Северная Осетия) простейшие типы серег были найдены в нодземных коллективных склепах вместе со стеклянными браслетами, время бытования которых на Кавказе также определяется XI—XIII вв.68


Рис 33.
Серьги из ингушских склепов XIV—XVII вв. 1, 3, 57, 10, 11, 15 — с. Салги, «Магате», 2, 4 — с. Шуан; 8, 9, 12—14—с. Хамхи; 1, 5. 7. 8, 10, 11 — бронза; 2—золото; 3, 4, 6, 9, 12—15 — серебро

 

Чеченские полуподземные склепы, обследованные В. И. Марковиным в 1961 г. у с. Какадой и у хут. Дере (Пакоч), также содержали украшения с русской и татарской серебряными монетами XIV в. Обследованные там же каменные ящики оказались синхронными склепам 69.

Другие категории предметов из склепов — пряжки, бляшки, ножницы и женские украшения — найдены и в курганах Северо-Западного Кавказа. Они тождественны перечисленным ингушским и чеченским и также датируются золотоордынскими монетами. Таков же инвентарь подкурганных погребений, вскрытых Н. И. Веселовским в 1896 г. у станицы Белореченской 70, в 1900 г. у станицы Ульской 71 и в других местах. Время Белореченских курганов точно определяется найденными в них золотоордынскими монетами XIV и начала XV CTOлетия 72. Детальный анализ всего инвентаря из этих курганов и их историческая интерпретация приведены в работе В. П. Левашевой 73.



Рис. 34—35.
Храм «Тхаба-Ерды». Общий вид. Фото конца XIX в.
Западный (1) и восточный (2) фасады храма «Тхаба-Ерды». Фото А. Мальсагова и И. Дахгильгова, 1958 г.

 

XIV веком датируются и известные Махческие могилы (Северная Осетия), инвентарь которых весьма близок к некоторым вещам из ингушских полуподземных склепов (серебряные височные подвески) 74. Такие же серьги и височные подвески известны из склепов Кобана и из могильников Лизгора (Северная Осетия), которые П. С. Уварова именует «могильниками новейшего времени» 75.

Весьма важные для датировки ингушских склепов результаты были получены Л. П. Семеновым в 1937 г. при исследовании хорошо сохранившегося подземного склепа у с. Шуан. В числе обычного могильного инвентаря была найдена восточная монета с отверстием для подвешивания. По определению нумизмата Государственного Эрмитажа А. А. Быкова, монета — татарская, битая в начале XIV в. Она была первой монетной находкой, сделанной в горной Ингушетии. Значение этой монеты, как и монет, обнаруженных в чеченских склепах В. А. Марковиным, состоит в том, что ими довольно часто подтверждается поздняя дата сооружения полуподземных склепов на Северном Кавказе, в частности, на территории Чечено-Ингушетии.

Таким образом, даты ингушских подземных и полуподземных склепов, устанавливаемые по археологическому материалу, вполне совпадают с датировкой, основанной на архитектурном анализе самих склепов; по наличию же в полуподземных склепах бронзовых зеркал с растительным орнаментом и височных подвесок сложного типа (4), этот тип склепов следует считать более поздним, получившим наибольшее распространение не ранее XIV в., в то время как подземные коллективные склепы возможно датировать XI—XIII вв. н. э.

Переходя к рассмотрению второй группы памятников погребального характера горной Ингушетии — надземным склепам, следует заметить, что они также являются достоянием не только ингушской территории. Многими авторами отмечалось, что «около каждого аула взору исследователя представляется как бы другой аул из разнообразных по форме и по величине домиков. Это (рис. 20, 2) — местный некрополь»76.

Разнообразные надземные склепы, сложенные из плит и камней, составляют любопытную особенность многих национальных районов Северного Кавказа и нагорного Закавказья. Время сооружения их — период позднего средневековья. Существует мнение, что эту категорию памятников следует связывать с архитектурой мусульманского Востока, с такими, например, памятниками, как «усыпальница дервиша» во дворце ширван-шахов в Баку (XV в.), мавзолей близ с. Ходжалы, и др.77 Тезис, на мой взгляд, труднодоказуемый, поскольку распространение ислама именно в горных районах не только Ингушетии, но даже и Чечни археологически прослеживается не ранее XVII в.78 Других же, более ранних данных об этом пока нет. Высказанный А. И. Шамилевым тезис о распространении ислама среди горных чеченцев и ингушей с XIV—XV вв., с севера ни на чем не основан и противоречит наличным материалам из горных районов 79.

Все ингушские надземные склепы по внешним признакам можно подразделить на пять групп. Первую составляют склепы с квадратным основанием и пирамидальной ступенчатой крышей в несколько ярусов (до четырех). Внешне они очень напоминают верх боевой башни ингушского типа (рис. 17, 18). Во вторую группу входят всего два склепа с квадратным основанием и пирамидальной, но гладкой крышей (склепы у селений Фуртоуг и Джерах). К третьей относятся склепы с прямоугольным неравносторонним основанием и двускатной ступенчатой крышей, внешне очень напоминающие русские крестьянские избы.

Четвертую группу образуют подобные же двускатные склепы, но сопровождающиеся поминальными камерами, открытыми с фасада. Такие склепы довольно редки в Ингушетии. По одному склепу имеется в селениях Эрзи, Эгикал, Хамхи, Таргим и Вовнушки (рис. 19, 2).

И наконец, в пятую группу объединяются надземные склепы с круглым основанием и конусообразным верхом, иногда покрытым «гуртами» (выступающими хребтами). Эти склепы также довольно редки. Они известны в селениях Фуртоуг, Джерах, Эрзи, Мецхал, Лейми, Эгикал, Таргим, Вовнушки 80 (рис. 19).

Обыкновенно надземные склепы живописно разбросаны вблизи горного селения. Все они сложены из грубоотесанных камней на извести и покрыты известковой желтоватой облицовкой; ориентированы по сторонам света углами или стенами. В фасадной стене каждый склеп обязательно имеет небольшое окно — лаз (со сторонами около 0,5 м) на высоте около 1 м от земли. Высота склепов колеблется от 3—4 до 5—6 м. По последним данным, у с. Оздне обнаружен склеп, имеющий 5 ярусов и всего 2 лаза 81. В основании длина сторон склепа варьирует от 2 до 4 м. В зависимости от числа ярусов лазы располагаются по всем сторонам склепа, служа входом в каждый ярус. Крыши всех склепов, даже двускатные, завершаются вертикально поставленными массивными замковыми камнями.

В стенах склепов (особенно квадратных в основании) нередко встречаются маленькие квадратные отверстия, выбитые в шахматном порядке (у с. Эгикал), или прорезное схематическое изображение человека (у с. Лежг) (рис. 17) и другие сквозные отверстия, обеспечивающие вентиляцию. Довольно часто на облицовке склепов встречаются отпечатки кисти рук, как резонно предполагают, строителя склепа 82. Стены некоторых облицованных склепов покрыты схематическими рисунками, иногда групповыми изображениями, исполненными красной краской, очевидно охрой. Такова сцена охоты на оленей на склепе в с. Эгикал, концентрические круги на облицовке склепа в с. Лейлаг и др. (рис. 55).

Все надземные склепы многоярусны, имеют от 2 до 4 ярусов. Перекрытия между ярусами сделаны из нетолстых деревянных брусьев или плах, на которые укладывают покойников. Все ярусы, особенно в нетронутых склепах, заполнены покойниками, лежащими рядами, буквально «штабелями». Высокогорный сухой воздух на высоте около 1000—1800 м над уровнем моря, не зараженный миазмами, вызывающими разложение трупов, чрезвычайно способствует естественной мумификации трупов. Здесь же в склепах встречаются покойники (чаще всего — дети), положенные в деревянные колоды (гробы) и небольшие ящики (люльки). По могильному инвентарю они не отличаются от других, лежащих на деревянных настилах. На основании имеющихся данных нельзя уверенно сказать, в какой последовательности шло заполнение ярусов умершими. Как будто в нижних ярусах встречаются более ранние погребения, чем в верхних, но нередко и тут можно встретить покойника в костюме современного горца (черкеска, кинжал, папаха и т. д.). Поэтому всей этой категории погребальных памятников пока приходится давать суммарную характеристику. Все погребенные лежат вытянуто, плотно друг к другу. Женщины одеты в длинные платья-рубахи с неглубоким разрезом на груди. Нижнее платье — с короткими рукавами из грубого белого холста. Верхнее (на некоторых женщинах) — из шелковой цветной материи с длинными рукавами, с маленькими металлическими пряжками и пуговицами на груди. Нередко встречается и третье платье, сшитое из плотной грубоватой шерстяной ткани собственного производства. Это платье также имеет длинные рукава и разрез на груди, застегивающийся пуговицами. Все верхние платья, особенно шелковые, обычно имеют яркие цвета: красный, синий, зеленый, оранжевый. Кроме рубах и платьев женщины имели шаровары из холста или из тонкой шерстяной материи. Ноги были обуты в чувяки или сапожки на мягкой подошве из цветного сафьяна.

Головы украшали высокие головные уборы в виде конька, сделанные из красного войлока или плотного сукна. Этот парадный головной убор, называемый «кур-харс», носился только богатыми женщинами (рис. 9,1, 4). Надевался он на голову так, чтобы конец приходился на лицевую сторону. Под коньком пришита тонкая круглая выпуклая серебряная бляха от 3 до 5 см в диаметре. Спускаясь на затылок плотным прямоугольником, расшитым шелком, «кур-харс» закреплялся на шее лентами. Существующее мнение о том, что «кур-харс» был достоянием всех ингушских женщин (X. Д. Ошаев), не подкреплено полевыми наблюдениями. Богатая отделка «кур-харса», конечно, была доступна только богатым родам.

Головы женщин украшали массивные плоские медные или бронзовые и серебряные височные восьмилопастные кольца, типологически очень близкие известным славянским, радимическим семилучевым и особенно вятическим семилопастным кольцам (рис. 36, 37). У шеи находились низки, состоящие из набора разнообразных бус: сердоликовых, стеклянных и из цветной пасты. На пальцах рук надеты иногда по нескольку бронзовых и серебряных колец и перстней с глазками из цветного стекла. Талию опоясывал кушак из шелка или холста, к которому привязывались железные ножницы, а также сумочки с шелковыми цветными нитками, иглами и наперстками, деревянные гребни (рис. 29) и очень редко стеклянные зеркальца в деревянной оправе. Истоки всего этого набора могильного инвентаря прослеживаются повсеместно на Северном Кавказе еще в XIV— XVI вв.83


Рис 36.
Серебряные височные украшения из надземных склепов Чечено-Ингушетии XV—XVI вв. 1,5 — с. Эгикал; 2 — с. Верхний Озми; 3,4 — с. Ялхорой (Чечня); в — с. Фалхан (сборы В. И. Марковина, 1965 г.)

 

Мужчины были одеты в длинные до колен кафтаны или халаты, в большинстве случаев также из цветной шерстяной ткани. Обычно на мужчинах две одежды. На ногах широкие шаровары из грубой шерстяной ткани, вобранные в мягкие козловые сапоги («ноговицы»), иногда ноги обвиты обмотками. Довольно часто на головы мужчин надеты мягкие стеганые шапки (рис. 38). Нередко встречаются покойники и в меховых барашковых шапках, очевидно более позднего времени; они одеты уже в черкески с газырями. На пальцах рук у многих погребенных мужчин — массивные бронзовые кольца. Каждый покойник опоясан одним, иногда двумя кожаными поясами с железными и бронзовыми пряжками; тонкие пояса украшались серебряными и бронзовыми наконечниками и бляшками. На поясах обычно висят кисеты из кожи с огнивом, кресалом и трутом. Среди обычных кресал находились и крупные, в виде уплощенных фибул (рис. 39, 7, 8). К каждому поясу подвешены небольшие железные ножи с деревянными и костяными рукоятками, заключенными в кожаные ножны; очень редки сабли (шашки). Гораздо реже, и преимущественно в более поздних погребениях, встречаются кинжалы современного кавказского типа, но грубой работы. Как правило, всегда, но в ограниченном количестве встречаются железные наконечники копий стрел (поздней ромбической формы), луки и деревянные круглые небольшие щиты, обтянутые кожей, внешне напоминающие хевсурские (рис. 38). Ранние типы этого ассортимента вещей бытовали на Северном Кавказе и в XIV—XVI вв.84


Рис 37.
Височные украшения. Случайные находки
1 — г. Решт (Северный Иран), бронза. Хранится в музее Грузии; 2 — с. Алхасте (бронза); 3 — с. Эрзи (серебро); 4 — серебро

 

В этих же надземных склепах встречаются в значительном числе различные деревянные сосуды: чашки, миски, кружки, кубки. Все они сделаны из мягких пород дерева, преимущественно из липы, но уже на примитивном токарном станке. На них сохранились явные следы вращения сосудов в процессе изготовления. Во многих сосудах сохранились высохшие остатки пищи.


Рис 38.
Костюм и вооружение ингуша в XIX в. (по Я. Потоцкому)

 

В числе прочего инвентаря этих склепов находились деревянные резные коробки, трехструнные балалайки («пандыр»), мало отличающиеся от подобных ингушских музыкальных инструментов недавнего прошлого. Струнами служили конский волос или тонкие жилы животных. Нередко в этих склепах можно встретить деревянные и костяные «газыри» (футляры-трубки) для хранения зарядов пороха и самодельных пуль и пороховницы. Эти предметы обычно встречаются в склепах, содержащих погребенных в черкесках.

Этим в основном исчерпывается могильный инвентарь ингушских наземных склепов. Он свидетельствует о довольно долгом использовании этих склепов в качестве погребальных сооружений.


Рис 39.
Вещи из надземных склепов Ингушетии XV—XVI вв.
1, 2 — височные украшения (с. С а лги);
3 — наперсток;
4 — глиняная трубка;
5 — кольцо (35 — с. Шуан);
6 — пряжка;
7,8 — кресала (в, 7 — с. Тели; 8 — с. Эрзи);
1— 3 — бронза; 58 — железо

 

Оставляя в стороне явно поздний материал, восходящий к XVIII в. и позднее (меховые шапки, папахи, различные замки, наперстки и т. п.), рассмотрим несколько категорий вещей из ингушских надземных склепов, безусловно относящихся к времени сооружения последних.

Из хорошо датированного материала раньше всего следует указать на находки иранских шелковых тканей. Два таких прекрасных образца (кусок ткани и мешочек) были обнаружены экспедицией ГИМ в 1938 г. в надземном двускатном склепе близ с. Хамхи. По определению Л. И. Якуниной, это ткани иранского происхождения и относятся к XV—XVI вв.85 (рис. 42, 43).


Рис 40.
Деревянная токарная посуда из надземных склепов у с. Хамхи

 

Как выясняется, некоторые предметы, встречаемые в ингушских «катах», являются типичными только для чечено-ингушской территории и с достаточным основанием позволяют считать их племенными признаками ближаиших предков вайнахского или чечено-ингушского народа Это — описанный выше женский головной убор «кур-харс» и женские серебряные и бронзовые височные кольца. -Проведенными в Ингушетии работами установлено, что «кур-харсы» обычно находятся только в пирамидальных склепах, квадратных в основании и со ступенчатой крышей. В предшествующих им по времени возникновения двускатных склепах «кур-харсы» не зафиксированы.


Рис 41.
Деревянные резные коробки из надземных склепов у с. Хамхи

 

Как мы уже знаем, время появления наиболее совершенного типа кавказских надземных могильных сооружений— пирамидального склепа— определяется XVI—XVII вв. Им как бы завершается строительное мастерство кавказских народов позднего средневековья. Этим временем и может определяться бытование у ингушских женщин «кур-харсов». Эта дата находит подтверждение в свидетельствах русских послов, направлявшихся через ингушские земли к грузинскому царю Теймуразу I в первой половине XVII в. Проходя «кабаки горских владельцев», русские послы отметили, что «дворы у них в горах каменные. А ходят мужики по-черкаски, а жонки носят на головах… что роги вверх в пол-аршина» 86. Подобные женские головные уборы не известны в соседних районах и, очевидно, носились в недалеком прошлом только ингушскими женщинами. Это было замечено еще Клапротом, отметившим, что эти оригинальные женские головные уборы составляют характерную черту кистинских, т. е. ингушских, женщин87.


Рис 42.
Сумочка из шелковой иранской ткани XIV—XV вв. из надземного склепа у с. Хамхи

 


Рис 43.
Фрагмент шелковой иранской ткани XVI в. из надземного склепа у с. Хамхи

 

То же самое можно сказать и о женских височных кольцах, входящих в могильный инвентарь погребенных в пирамидальных и двускатных склепах. Височные кольца бывают бронзовые, серебряные и из сплава (биллоновые); они обычно штампованные, иногда литые. Состоят из пластинчатой или проволочной дуги для прикрепления к головному убору или к волосам и широкой месяцевидной пластинки, составляющей одно целое с дугой; один конец дуги не смыкается с пластинкой. Нередко они вдевались в мочку уха. Наружная поверхность пластинки покрыта разнообразным насечным орнаментом: геометрическим, близким к растительному и крестиками (рис. 36). Вероятно, этот тип височных колец являлся излюбленной формой украшений горянок. Вполне допустимо предположение, что прототипом этого вида колец были простейшие иранские бронзовые рельефные височные кольца из Решта, датируемые XII в.88 (рис. 37, 1). Дальнейшее развитие формы этого простейшего типа ингушских височных колец (без выступов) идет по пути усложнения нижней части кольца в виде пластины: внутренний край пластины сравнительно слабо изменяется, но внешний обычно украшается рядом округлых выступов, иногда настолько значительных, что их с полным правом (по аналогии со славянскими) можно назвать лопастями. Обычно их восемь, очень редко семь и даже шесть (рис. 36).

Коллекция этих височных колец, собранная экспедициями Л. П. Семенова, состоит из 19 экз. восьмилопастных колец и включает по одному семилопастному и шестилопастному. Несколько экземпляров собрал в 1966 г. и В. И. Марковин 89. Сейчас известно более 20 разных восьмилопастных колец. Они имеют по два отверстия или глубоких выреза. Размеры этих украшений варьируют в среднем от 4 до 9 см в высоту 90. Таким образом, у вайнахских женщин бытовали пластинчатые восьмилопастные и семилопастные височные кольца.

Кольца с резко выступающими лопастями представляют собой уже наиболее сложный тип ингушских височных колец; он является наиболее распространенным типом женских украшений во всех районах Ингушетии. Из других районов Кавказа подобные женские украшения известны в небольшом числе на территории Чечни и Дагестана 91.

Женские серьги, типологически близкие к височным кольцам из ингушских склепов позднего средневековья, до последнего времени бытовали у женщин горных селений Чечено-Ингушской АССР (рис. 36, 3, 4). Пони нет оснований приписывать происхождение самого типа этих украшений местной среде. Ближайшей родиной ингушских височных украшений, очевидно, следует считать Дагестан, издавно известный своими художественными изделиями. Туда прототипы их в ранний период могли быть занесены и из более южных районов Кавказа и Ирана вместе с другими элементами арабской культуры (височные украшения из Рошта). Любопытно, что ни в Закавказье, ни в Осетии, ни в Кабардино-Балкарии, ни далее на запад такие украшения не известны. Но производство их, по-видимому, было освоено уже ингушскими средневековыми мастерами. Эту форму украшений женского головного убора (по аналогии со славянской) можно считать этническим признаком и приписывать населению определенного района, в частности горной Ингушетии. Возможно, позднее, при углубленном изучении более массовых находок этих височных колец, удастся выделить варианты их и связать с отдельными ингушскими племенами.

Как было отмечено, ингушские височные кольца очень сходны и с известными славянскими семилопастными женскими украшениями XII — XIII вв., в особенности с вятическими 92. В литературе высказаны два мнения по вопросу о происхождении славянских семилопастных колец. Мнение Н. П. Кондакова основано на мнимом сходстве этих колец с византийскими колтами 93. Второе мнение принадлежит В. И. Сизову 94; оно основано на тщательном изучении техники изготовления и особенно орнамента на этих украшениях в сопоставлении его с арабскими орнаментами. Проф. А. В. Арциховский 95, подробно разобрав обе эти гипотезы, отдал предпочтение мнению В. И. Сизова. В подтверждение арабского происхождения этих колец А. В. Арциховский ссылался на свидетельство Б. А. Куфтина о сходстве славянских семилопастных колец с подобными же подвесками, изготовленными ювелирами среднеазиатских городов. Действительно, в бытность свою в Средней Азии в 1931 г. мне также приходилось видеть в продаже на местных рынках и наблюдать на женщинах-узбечках из кишлаков Ташкентского района серебряные серьги и височные подвески, по форме весьма близкие к семилопастным славянским и ингушским украшениям. Типологически близкие серебряные височные подвески я видел в 1968 г. и в музее г. Душанбе.

Как попала эта форма к вятичам? Это — другой вопрос. Но наличие подобных женских височных колец в районах с мусульманским населением, где влияние культуры арабов издавна проявлялось в разных формах, вряд ли случайно, особенно, если учесть бытование в XII в. простейшей формы в Иране. Все это позволяет теперь теорию об арабском происхождении этих украшений считать достаточно обоснованной и наиболее убедительной. Этот взгляд полностью разделял и Л. П. Семенов.

Составляя наряду с «кур-харсами» один из отличительных признаков материальной культуры ингушей XV—XVIII вв., в целом височные кольца дают некоторое право судить о племенных границах отдельных ингушских обществ. И хотя известны они во всех основных районах Ингушетии, но далеко не равномерно. Гораздо больше их в склепах у селений Эрзи, Мецхал, Фалхан, Харпе и других, т. е. по бассейну р. Арм-хи. Это было прослежено нашим с Л. П. Семеновым обследованием этого района и подтверждено обследованием В. И. Марковина 1966 г. Известны они в верховьях р. Ассы, но в меньшем числе. Возможно, они составляли этнографическую особенность украшений женщин только кистинских и галгаевских племенных групп и не были известны, скажем, у цоринцев и карабулаков. К сожалению, окончательно этот интересный вопрос решить затруднительно из-за слабой нашей осведомленности о женских украшениях и их особенностях во всех районах Чечено-Ингушетии.

Среди других украшений из ингушских склепов обращают на себя внимание менее многочисленные серебряные проволочные серьги, состоящие из колец, нижняя часть которых украшена полыми шариками, покрытыми зернью (рис. 33, 515). Подобная техника изготовления украшений была довольно широко распространена начиная с периода раннего средневековья и сохранилась на Кавказе до последнего времени. Своим происхождением она также, по-видимому, обязана арабской кустарной промышленности 96.

Бытование остальных вещей, встреченных в ингушских надземных склепах, особенно предметов вооружения, подтверждается историческими справками и документами. Снова напомню, что русские послы, направлявшиеся в Грузию в первой половине XVII в., отметили «у горских и у турских людей пищали и луки и сабли и копья» 97.

На одном из рисунков в книге Яна Потоцкого 98, бывшего на Кавказе в самом начале XIX в., изображен ингуш с ружьем, круглым щитом и копьем или дротиком. Одет он в грубошерстную домотканую одежду — черкеску с газырями. Голова покрыта не меховой, а стеганой шапкой из материи. Все перечисленные предметы встречаются в ингушских надземных склепах позднего средневековья. Таким образом, и рисунками Потоцкого подтверждаются факты столь позднего бытования у ингушей таких предметов вооружения, как дротик и щит, а из частей костюма — стеганой шапки (рис. 38).

Во время многолетних полевых изысканий в Ингушетии Л. П. Семенову и мне неоднократно приходилось слышать от местных стариков рассказы о захоронениях отдельных лиц — особых приверженцев старины в надземных склепах и в начале XIX в. Ингуши упоминают даже определенных представителей отдельных ингушских родов и фамилий. Например, называют одного умершего в середине XIX в. члена фамилии Ахриевых, положенного в склеп у с. Фуртоуг. Известны и другие примеры, приведенные в работе Л. П. Семенова 99.

Новым и чрезвычайно важным свидетельством, подтверждающим столь позднее использование северокавказских надземных склепов в качестве погребальных сооружений, является современный опыт обследования аналогичных склепов в Северной Осетии, в известном так называемом «городке мертвых» близ с. Даргавс, произведенный в 1967—1969 гг. экспедицией Северо-Осетинского научно-исследовательского института под руководством В. А. Кузнецова. Обследовав около 90 склепов этого знаменитого горского некрополя, экспедиция добыла массовый материал русского и иного происхождения, датирующийся XVII—XVIII вв. и даже первой третью XIX в. (по фабричным изделиям и заводским клеймам на штофах) 100.

Таким образом, и новые материалы из аналогичных ингушских склепов Осетии и Чечни (работы В. И. Марковина 1962—1966 гг.) подтверждают, что использование вайнахских надземных склепов под усыпальницы в основном практиковалось до XVIII в. включительно, а в отдельных случаях даже в начале XIX в.101

Чем же объясняется прекращение строительства надземных многоярусных склепов в горах в более поздний период? Здесь, по нашему мнению, стал действовать уже иной фактор — религиозный. Начавшаяся мусульманизация населения горной зоны Чечни (не ранее XVII в.) закончилась в районах Ингушетии только в начале XIX в. В 1858 г. А. П. Берже писал, что «один из значительнейших тохумов (фамилий) чеченских принял последний мусульманскую веру около 90 лет тому назад» (т. е. в конце XVIII в.).102 А последними ингушами, принявшими ислам в 1862 г., были жители аула Гвилеты 103. По многочисленным свидетельствам ингушских стариков, записанным Л. П. Семеновым в 20-х годах нашего столетия, магометанское вероисповедание укрепилось в горах около пятидесяти лет назад. Мечети начали строить здесь с начала 900-х годов. Это подтверждают сильнейшие пережитки первобытной языческой религии, сохранившиеся в прошлом быту ингушей.

Только распространение ислама окончательно положило конец строительству ингушских погребальных сооружений — «каши»; вызванные к жизни местными условиями земельного кризиса, при отсутствии твердых канонов язычества, разнообразные «каши» прошли довольно долгий путь своего развития от подземных до надземных коллективных усыпальниц с пирамидальной крышей. Только в конце XVIII в. на смену захоронениям в склепах пришел новый погребальный обряд, предусмотренный исламом, который строго требовал погребать мусульман в отдельных грунтовых могилах с подбоем. В этих условиях местный, чисто географический фактор потерял свое значение; уменьшившееся в связи с переселением на равнину население, чтобы сохранить свою материальную культуру, вынуждено было сменить старый погребальный обряд.

Культовые памятники. К этой категории относятся менее многочисленные, но также разнообразные объекты, связанные с отправлением двух религиозных культов — язычества и христианства. Не дублируя сведений о них, имеющихся в литературе, и особенно в работе Л. П. Семенова, я ограничусь здесь приведением общих данных об этих памятниках.

Самым выдающимся архитектурным сооружением, связанным с христианской религией, является одноапсидный храм «Тхаба-Ерды» («святой двух тысяч») 104 XII в., расположенный близ с. Хайрах в верховьях р. Ассы, на правом ее берегу. Он описывался рядом исследователей начиная с XIX в. Характеристика и уточненная датировка этого замечательного образца кавказского зодчества нами были даны еще в 1947 г.105

Но в связи с тем, что сведения о храме «Тхаба-Ерды», приводимые разными авторами, неточны и иногда противоречивы, так как памятник обычно описывался наспех, а главное, без археологических раскопок 106, считаю целесообразным привести здесь первое описание храма, произведенное квартирмейстером русской армии Штедером в 1781 г.107; текст приводится в переводе с немецкого А. Н. Генко:

«К югу, на возвышенности, у которой соединяются оба рукава Ассы, у правого рукава расположено старинное здание, куда совершается ежегодное великое паломничество всего народа. Древний непорочный старик из одной определенной фамилии закаливает жертвенные животные, съедаемые близживущими фамилиями; голова с рогами и костями сохраняется в здании. Оно уже частично разрушилось и имеет 23 шага в длину и 7 в ширину при трех саженях высоты. Оно состоит из гладких тесаных камней, однако крыша развалилась. С западной и восточной стороны видны узкие притворы. От первой из означенных сторон был вход, ведший через ворота, однако он заложен теперь камнями; нынешний вход ведет через низкую дверь на южной стороне. Над главным входом имеется несколько бесформенных фигур, высеченных в диком камне. Мужчина, сидящий на стуле, имеет перед собой с левой стороны простирающуюся из облаков руку, держащую наугольник; рядом с ним мужчина, держащий перед собой в левой руке крест, а правой берущийся за саблю. Напротив, с правой стороны, другой нес виноград на палке, положенной через плечо, сбоку находятся головы ангелов, расположенные для украшения на углах карниза. Над [центральной] фигурой находился фасад греческой церкви, подобной той, что я обнаружил в натуре на огромной высоте у Казбека [имеется в виду церковь Степанцминда.— Е. К .] Надписи стали неразборчивыми вследствие разрыхления камня. На восточной стороне находится два узких окна, а на южной стене треугольные маленькие двери, оставленные вместо окон. Внутри здание темно, грязно, лишено пола, посередине наполнено угольями, оставшимися от жертвоприношений животных. Головы с рогами, кости и поломанные стрелы сохраняются по сторонам.

У восточной стороны расположены сводчатые ниши, заложенные камнями и имеющие будто бы подземные ходы, где хранятся церковные принадлежности и книги» 108.

Весьма важным моментом в этом первом описании «Тхаба-Ерды» является отмеченная Штедером каменная модель храма, некогда украшавшая западный фасад здания. Ныне модель находится в Республиканском музее в Грозном. Она воспроизводит крестово-купольное здание, крестообразное в плане. Современный же вид «Тхаба-Ерды» — одноапсидная базилика с двускатной крышей. Это несоответствие модели с самим храмом вызывает ряд вопросов.

Обычай сооружать христианские храмы в строгом соответствии с моделью, вделанной в ктиторские группы на стенах церквей, хорошо известен в практике средневекового зодчества и Грузии, и Армении. Возможно, и «Тхаба-Ерды» должен был стать крестово-купольным храмом. Хотя в истории грузинского церковного строительства известны примеры и такой эволюции архитектурных форм, когда модель не соответствует выстроенной церкви. Окончательно решить этот вопрос смогут только обстоятельные археологические раскопки внутри и вокруг храма.

Приведенное описание «Тхаба-Ерды» Штедером, позднее, в 1811 г., в основном было повторено геологом Энгельгардтом, который между прочим установил, что храм (рис. 44, 45) был построен из «плит известняка и песчаника, добываемого недалеко»109. К сожалению, В. Ф. Миллеру, посетившему храм в 1886 г., остались неизвестными наблюдения и Штедера, и Энгельгардта; отсюда и некоторые неточности в его заключениях.

Храм «Тхаба-Ерды» как бы венчает целую группу христианских храмов, расположенных в той же Ассинской котловине, что «Алби-Ерды», «Гали-Ерды», храм у с. Таргим и др. Все они также одноапсидны и различаются лишь размерами и некоторыми архитектурными деталями. Сложены они из обработанных и хорошо подогнанных плит из местных пород. Иногда карнизы храмов украшены рельефным орнаментом грузинского облика. Внутри стены сохранили следы фресок. Таргимский храм подробно описан Л. П. Семеновым 110.

Эта немногочисленная группа христианских храмов, безусловно являющаяся производной от грузинского церковного зодчества, служит ценнейшим доказательством появления и распространения христианства в вайнахской, в частности в ингушской, среде не ранее XII—XIII вв., в период расцвета грузинской феодальной монархии.

Гораздо более многочисленной группой памятников, связанной с прошлым бытованием среди ингушей первобытноязыческой религии, являются разного рода святилища. По своим размерам и архитектурным формам они весьма разнообразны.

Самой обычной и простейшей формой средневековых культовых памятников являются каменные сооружения в виде прямоугольных массивных столбов — «сиелинг» — с двускатным верхом. Сложены они из грубообра-ботанных камней на извести. Поверхность их покрыта обмазкой. Варианты их многочисленны. Средняя высота таких столпообразных памятников не превышает двух метров. Как правило, в одной из сторон такого памятника сделана ниша для жертвоприношений. Еще не так давно их можно было видеть почти вокруг любого селения горной Ингушетии.


Рис 44.
Храм «Тхаба-Ерды» (по М. Энгельгардту, 1811 г.)
1 — общий вид храма с юго-западной стороны;
2 — западный фасад Храма;
3 — рельеф на западном фасаде;
4 — рельеф на восточном фасаде

 

Но еще более распространенной категорией культовых памятников были святилища. Хотя они также представлены разными вариантами, но в основном имеют прямоугольное, удлиненных пропорций основание, довольно высокие стены и двускатную ступенчатую крышу. Число ступеней такой кровли варьирует от 7 до 12. Обычно входы в такие сооружения имели форму арки. Все они сложены из хорошо обработанных камней с оштукатуренными поверхностями стен. В стенах имеется по нескольку щелей-окон.

Размеры их площадей колеблются от 10 до 50 кв. м, при сторонах, равных 2,0×4,5; 4×7 и даже 5×10 м. Неодинакова и высота их — от 3 до 5 м. Внешне некоторые небольшие святилища повторяют форму двускатных надземных склепов. Подобные святилища, естественно, расположены вблизи самих селений, но нередко они располагаются и между селениями на горных кряжах, на возвышенных местах. Известны они и на пустынном южном склоне Столовой горы; из трех таких святилищ наиболее известно святилище «Мятцел».


Рис 145.
Храм «Тхаба-Ерды» (по М. Энгельгардту, 1811 г.)
1 — общий вид южной стены храма;
2 — общий вид восточной стены храма;
3—разрез храма по продольной оси;
4 — разрез храма в поперечнике

 

Многие входы в святилища украшены вделанными в стену оленьими или турьими рогами. Обычно в стенах святилища имелись тайники, иногда но нескольку. Они имели вид небольших каналов, изгибающихся под прямым углом. Размер отверстий достаточен, чтобы по каналу свободно двигалась рука. Располагались тайники над входом, в арках, в алтарной части и в других местах. Почти все тайники были ограблены еще в прошлые века, но кое-где, как в тайнике святилища «Гали-Ерды», Л. П. Семеновым были найдены 13 медных церковных сосудов, на одном из которых прослеживается старая грузинская надпись. В тайнике святилища «Эрзили» (с. Эрзи) им же были обнаружены железные кресты и шесть одинаковых бронзовых орнаментированных блях (возможно, поясных). Известны и другие находки различной утвари (деревянные сосуды, кубки, железные трезубцы, вертела и пр.).

Подобные святилища известны во многих пунктах Ингушетии. Почти все они учтены Л. П. Семеновым и описаны в его работах 111.

По мнению Л. П. Семенова, наиболее древними культовыми памятниками были христианские храмы, «более поздними — сооружения второго вида, позднейшими — столпообразные святилища, отличающиеся иногда чрезвычайной примитивностью» 112. Мне не кажется эта периодизация обоснованной. Во-первых, этот вывод противоречит его же правильному заключению о распространении христианства среди ингушей не ранее XII—XIII вв., которое проникло далеко не всюду, а главное, оно не сменило бытовавшее здесь язычество, христианство сосуществовало с ним; во-вторых, простейшая («примитивная») форма столпообразных сооружений может быть не вырождающейся, а, наоборот, первичной формой культовых сооружений, слабо изменившейся на протяжении веков.

Во всяком случае окончательное решение этого вопроса будет зависеть от тщательного архитектурного анализа форм всех культовых сооружений и археологического обследования каждого памятника.

Таким образом, анализом материальной культуры устанавливается органическая связь всех рассмотренных памятников с прямыми предками ингушей. Она не подлежит никакому сомнению и в свете всех других данных — антропологических 113, этнографических и т. д. В таких постройках, как башни «гала» и «воу», ингуши жили и скрывались от врагов в сравнительно недалекое время, другие же — склепы и святилища — использовались и были почитаемы ингушами до сравнительно позднего времени. Еще в конце XIX в. совершались празднования в честь языческих божеств 114. Даже в 1925 г., во время засухи, жители ущелья Арм-хи устраивали в святилище на Столовой горе жертвоприношения 115.

Приведенный обзор памятников материальной культуры Ингушетии и их сравнительное сопоставление с рядом аналогичных памятников соседних территорий Чечни, Осетии, Хевсуретии и Грузии, произведенное рядом авторов (Б. Плечке, Л. П. Семенов, Г. А. Кокиев, С. И. Макалатия, В. И. Марковин и др.), позволяет сделать одно принципиально важное заключение. При признании некоторых общих черт, свойственных средневековым памятникам большинства районов Центрального Кавказа (башенная и склеповая архитектура, довольно однородный могильный инвентарь), резко бросаются в глаза отличительные особенности местной материальной культуры, характерные только для Чечни и Ингушетии. Это — особые типы башенного, склепового и культового зодчества, специфичность височных колец и головных украшений, доказывающие глубокие истоки того культурного единства, которое давно уже и прочно установлено лингвистами по языку чеченцев и ингушей, теперь именуемых «вейнахами» или «вайнахами» 116.

Примечания:
1 См.: С. Белокуров. Сношения России с Кавказом, вып. 1 (1578—1613 гг.). М., 1889; М. Вроссе. Переписка па иностранных языках грузинских царей с российскими государями 1639—1770. СПб., 1861; А. Цагарели. Грамоты и другие исторические документы XVIII столетия, относящиеся до Грузии (1768—1801 гг.), т. I и II. СПб., 1891 — 1901.

2 М. Полиевктов. Материалы по истории грузино-русских взаимоотношений (1615—1640 гг. ). Тбилиси. 1937, стр. 251.

3 См. аннотированные библиографические списки в кн.: Ф. И. Леонтович. Адаты кавказских горцев, вып. 2. Одесса, 1885; А. Н. Генко. Из культурного прошлого ингушей. ЗКВ, т. V. Л. 1930; Е. II. Кушева. Народы Северного Кавказа и их связи с Россией в XVI—XVII вв. М 1963.

4 См. статьи Л. П. Семенова и И. П. Щеблыкина в «Известиях Ингушского научно-исследовательского института краеведения», т. I—III и IV, вып. 2, изданных в 1928—1932 гг. в Орджоникидзе и Грозном. В последнем томе опубликована библиография. Позднее все статьи Л. П. Семенова были переизданы отдельным выпуском под названием «Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925—1932 годах». Грозный, 1963.

5 По-ингушски жилая башня называется «гала» (Пала), боевая — «воув» (в1ов).

6 О. В. Милорадович. Кабардинские курганы XIV—XVI вв. СА, XX. М., 1954, стр. 347; Е. И. Крупнов, Р. М. Мунчаев. Бамутский курганный могильник XIV—XVI вв. ДЧИ. М., 1963, стр. 217 – 242.

7 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925—1932 годах, стр. 10.

8 Л. П. Семенов. Брагунский мавзолей. ИСОНИИ, т. XVII. Орджоникидзе, 1956, стр. 196; М. М. Базоркин. Борганы в Присунженской долине. ИЧИРМК, вып. 10. Грозный, 1861. стр. 130; Л. И. Лавров. Надписи мавзолея Борга-Каш. ИЧИНИИ, т. V, вып. 1. Грозный, 1964, стр. 162.

9 А. И. Робакидзе. Жилища и поселения горных ингушей. КЗС, вып. II. Тбилиси, 1968, стр. 43, 57.

10 И. П. Щеблыкин. Искусство Ингушетии в памятниках материальной культуры. ИИНИИК, т. I. Владикавказ, 1928, стр. 282.

11 Е. И. Крупное. Древняя история Северного Кавказа. M., 1960, стр. 148.

12 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1928—1929 гг. ИИНИИК, т. II—III. Орджоникидзе, 1930, стр. 395.

13 Там же.

14 Е. И, Крупное. К истории Ингушии. ВДИ, 1939, № 2, стр. 82.

15 К. Симонов. Самолеты над башнями. «Правда», 3. VIII 1969 г.

16 А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 65.

17 Описание ингушских башен см.: И. П. Щеблыкин. Указ. соч., стр. 271; В. И. Марковин. В стране вайнахов. М., 1969, стр. 23 и ел.

18 А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. 68.

19 В.Ф. Миллер. Терская область. Археологические экскурсии. МАК, т. I. M., 1888, стр. 40.

20 М. Джанашвили. Известия грузинских летописей и историков о Северном Кавказе и России. СМОМПК, т. XXII, 1897, стр. 50.

21 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925—1932 годах, стр. 59—61.

22 Х.Д. Ошаев. Некоторые вопросы использования нахских башен в бою. КЭС, вып. II. Тбилиси, 1968, стр. 120.

23 М. М. Денисова, М. 9. Портнов, Е. Я. Денисов. Русское оружие. М., 1952, стр. 96; В Мавродин. О появлении огнестрельного оружия па Руси. «Вопросы истории», 1946, № 8, 9, стр. 98—101; В. Е. Маркович. Ручное огнестрельное оружие, т. I. Л., 1937.

24 Я. Л. Закарая. Крепостные сооружения Картли. Тбилиси, 1968, стр. 5.

25 М. Полиевктов. Указ. соч., стр. 254. В. Ф. Миллер. Указ. соч., стр. 40.

27 П. С. Уварова. Могильники Северного Кавказа. МАК, вып. VIII. M., 1900, стр. 8, 242, 378.

28 Годы царствования Ираклия I — 1638 —1703, Ираклия II — 1744 —1798.

29 Г. А. Кокиев. Склеповые сооружения Северной Осетии. Владикавказ, 1928, стр. 55.

30 М. И. Джандиери, Г. И. Лежат. Архитектура горных районов Грузии. М., 1940, стр. 53.

31 П. П. Закарая. Крепостные сооружения Картли, стр. 15.

32 Г. С. Ивериели. Ананурский Успенский собор. МАК, вып. VII. М., 1898, стр. 72.

33 П. П. Закарая. Фортификационные сооружения Шида-Картли. КСИИМК, вып. XLVI. М., 1952, стр. 128.

34 В. И. Марковин. Исследование памятников средневековья в высокогорной Чечне. КСИА, вып. 90, 1962, стр. 51.

35 В. И. Маркович. В стране вайнахов, стр. 43.

36 Ныне в с. Эрзи сохранились только 5 целых боевых и 20 жилых башен.

37 А. И. Робакидзе. Указ. соч., стр. НО, рис. 17.

38 В 1966 г. Первым отрядом СКАЭ под руководством В. И. Марковина были вскрыты полуподземные склепы в с. Эгикал, оказавшиеся по инвентарю погребальными сооружениями эпохи бронзы (II тысячелетие до н.э.). См.: В. И. Марковин. Склепы эпохи бронзы у сел. Эгикал. СА, 1970, К 4.

39 А, М. Дирр. В Тагаурской и Куртатинской Осетии. ИКОРГО, т. XXI, вып. 3. Тифлис, 1912, стр. 265; В. Plaetschhe. Die Tschetschenen. Hamburg, 1929, стр. 67—74. Одновременно Б. Плечке высказывается и в пользу малоазийского происхождения башенного зодчества Центрального Кавказа, ссылаясь на фольклорные данные о движении народов с юга на север. Эта гипотеза также совершенно неубедительна.

40 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— 1932 годах, стр. 63.

41 П. С. Уварова. Пугевые заметки. М., 1887, стр. 81.

42 Л. Г. Нечаева. Об этнической принадлежности подбойных и катакомбных погребений сарматского времени в Нижнем Поволжье и на Северном Кавказе. Сб. «Исследования по археологии СССР». Л., 1961, стр. 154, примечание 17.

43 В. И. Маркович. Склепы эпохи бронзы у сел. Эгикал.

44 В. Ф. Миллер. Указ. соч., стр. 112.—113.

45 Г. А. Кокиев. Указ. соч., стр. 66.

46 А. Н. Генко. Указ. соч., стр. 715.

47 М. О. Косвен. Очерки истории первобытной культуры. М., 1953.

48 Е. И. Крупное, Р. М. Мунчаев. Указ. соч., стр. 237.

49 С. А. Плетнева. Печенеги, торки и половцы в южных русских степях. «Труды Волго-Донской экспедиции», т. I. МИА, № 62. М., 1958, стр. 179.

50 А. Ф. Медведев Оружие древнего Новгорода. МИА, № 65. М., стр 167. М. К. Kaргер. Древний Киев т. 1. М.-Л., 1958, стр. 168, табл. XII; С. С. Сорокин. Железные изделия Саркела – Белой Вежи. МИА, № 78. М., 1959, стр. 185, рис. 29; А.Л. Монгайт. Старая Рязань. МИА, № 49. М., 1955, стр. 184.

51 Е. П. Алексеева. Материальная культура черкесов в средние века. ТКЧНИИ, вып. IV. Ставрополь, 1964, стр. 176, табл. XIII, 3, 4. О. В. Милорадович. Христианский могильник на городище Верхний Джулат. МИА, № 114, М., 1963, стр. 99, рис. 8, 4, 5, 10.

52 Я. С. Уварова. Могильники Северного Кавказа, стр. 258, табл. CXI.

53 Е. П. Алексеева. Указ. соч., стр. 176, табл. XIII а, 2628; В. А. Кузнецов. Исследования Змейского катакомбного могильника в 1958 г. МИА, № 114. М., 1963, стр. 42, табл. IV, 47.

54 По мнению Н. Г. Ахриева, правильнее писать «Тхаба-Ерда», ибо звука «ы» нет в вайнахских языках.

55 В. Ф. Миллер. Указ. соч., стр. 20, 29.

56 А. Я. Генко. Указ. соч., стр. 736, примечание 2.

57 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— (932 годах, стр. 151.

58 А. Н. Генко. Указ. соч., стр. 737.

59 Е. И. Крупное. Грузинский храм «Тхаба-Ерды» на Северном Кавказе. КСИИМК, вып. XV. М., 1947, стр. 124.

60 Я. С. Уварова. Могильники Северного Кавказа, стр. 242.

61 Г. А. Кокиев. Указ. соч., стр. 64—66.

62 Л. П. Семенов. К вопросу о культурных связях Грузии и народов Северного Кавказа. МИА, № 23. М., 1951, стр. 302.

63 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— 1932 годах, стр. 151, 152.

64 В. Б. Деопик. Змейское средневековое селище. «Археологические раскопки в районе Змейской Северной Осетии». МАДИСО, т. I. Орджоникидзе, 1961, стр. 46; В. А. Кузнецов. Аланские племена Северного Кавказа. МИА, МЬ 106. М., 1962, стр. 112, рис. 15, 2, 5, 6.

65 В. Ф. Миллер. Указ. соч., стр. 56, табл. XIII, рис. 6, 8, могила № 3 (с. Саниба).

66 Г. Ф. Соловьева и В. В. Кропоткин. К вопросу о производстве, распространении и датировке стеклянных браслетов в Древней Руси. КСИИМК, вып. XLIX. M., 1953, стр. 21.

67 Е. П. Алексеева. Очерки по истории черкесов в XIV—XV вв. ТКЧНИИ, вып. III. Черкесск, 1959, стр. 10; она же. Материальная культура черкесов в средние века, стр. 176.

68 П. С. Уварова. Могильники Северного Кавказа, стр. 106, табл. II, рис. 1—5.

69 В. И. .Морковин. Исследование памятников средневековья в высокогорной Чечне. КСИА, вып. 90, 1962, стр. 52; он же. Чеченские средневековые памятники в верховьях р. Чанты-Аргуна. ДЧИ. М., 1963, стр. 247.

70 OAK за 1898 г., стр. 13, рис. 70 (ножницы); стр. 14, рис. 80 (бляшки); стр. 25, рис. 120—122 (бляшки); стр. 33, рис. 180 (серьги); стр. 54 (железные стрелы и зеркала).

71 OAK за 1900 г., стр. 36, рис. 98 (серьги и подвески).

72 Я. И. Веселовский. Свистящие стрелы. ИАК, вып. 30, 1909, стр. 160.

73 В. П. Левашева. Белореченские курганы. ТГИМ, вып. XXII, М., 1963, стр. 163—213.

74 Я. С. Уварова. Могильники Северного Кавказа, стр. 261, табл. CXI.

75 Там же, стр. 200, табл. XXXII, рис. 5—6.

76 Г. А. Коптев. Указ. соч., стр. 5.

77 М. Усейнов, Л. Бретаницкий, А. Саламзаде. История архитектуры Азербайджана. М., 1963, стр. 80 и ел.

78 В. И. Морковин. Чеченские средневековые памятники в верховьях р. Чанты-Аргуна. ДЧИ. M., 1963, стр. 272.

79 А. И. Шамилев. Религиозные культы чеченцев и ингушей и пути их преодоления. Грозный. 1963, стр. 24.

80 Учет и классификация надземных склепов произведены Л. П. Семеновым. См.: Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925—1932 годах, стр. 50.

81 По данным аспиранта М. Б. Мушухоева за 1969 г.

82 Н. Ф. Яковлев. Ингуши. М.—Л., 1925, стр. 90.

83 О. В. Милорадович. Кабардинские курганы XIV—XVI вв., стр. 348, рис. 3, 1, г, 4, 13.

84 О. В. Милорадович. Кабардинские курганы XIV—XVI вв., стр. 346, рис. 2; Б. И. Морковин. Чеченские средневековые памятники в верховьях р. Чанты-Аргун. ДЧИ. M., 1963, стр. 244 и сл.

85 Филипп Аккерман. Шелковая шпалера XVI века. «III Международный иранский конгресс по иранскому искусству и археологии. Доклады». М.—Л., 1939, стр. 10, табл. VII, VIII.

85 М. Полиеектов. Указ. соч., 251.

87 J. Klaproth. Reise in der Kaukasus und nach Georgienunternominen in den Jahren 1807 und 1808, Bd. I—II. Berlin und Halle, 1812—1814, стр. 616.

88 Рельефные кольца из Решта орнаментированы растительным и зооморфным орнаментами. Подобные кольца были экспонированы в 1938 г. в Грузии на выставке, посвященной юбилею Шота Руставели.

89 Е. И. Крупное, В. И. Морковин, В. И. Козенкова, Р. М. Мунчаее, В. Б. Виноградов. Северо-Кавказская экспедиция. «Археологические открытия 1966 г.» М., 1967.

90 Подобные украшения из горных районов Чечни и Дагестана хранятся в Государственном Эрмитаже.

91 Привожу эти данные с разрешения M. Б. Мужухоева.

92 В. П. Левашева. Височные кольца. Очерки по истории русской деревни X—XIII вв. ТГИМ, вып. 43. М., 1967, стр. 30, 39.

93 Н. П. Нондаков. Русские клады, т. II. СПб., 1896, стр. 118.

94 В. И. Сизов. О происхождении и характере курганных височных колец. «Археологические известия и заметки». М., 1895, стр. 179—187.

95 А. В. Арциховский. Курганы вятичей. М., 1930, стр. 47—48.

96. И. Сизое. Указ. соч., стр. 157.

97. Полиевктов. Указ. соч., стр. 321.

98 Jean Potochi. Voyage dans les Steps d’Astrakhan et du Caucase, t. 1. Paris, 1829, p. 126.

99Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— 1932 годах, стр. 75.

100 В. А. Кузнецов. О чем рассказывают археологические памятники Северной Осетии. Орджоникидзе, 1968, стр. 53, 54; В. X. Тменов. Археологическое исследование «города мертвых» у сел. Даргавс в 1967 году. МАДИСО, т. II. Орджоникидзе, 1969, стр. 137—157.

101 В. И. Морковин. В ущельях Аргуна и Фортанги. М., 1965, стр. 83, 84.

102 А. П. Берже. Чечня и чеченцы. Тифлис, 1859, стр. 137.

103 В. Далгат. Первобытная религия чеченцев. ТС, вып. 3, кн. 2. Владикавказ, 1893, стр. 53.

104 По любезному разъяснению Н. Г. Ахриева, первая часть «Тхаба» буквально означает «20 сотен», вторая часть «Ерды» — непереводимая, но всегда связанная с названием культовых объектов, например: «Алби-Ерды», «Гали-Ерды», «Маги-Ерды» и т. д.

105 Е. И. Крупное. Грузинский храм «Тхаба-Ерды» на Северном Кавказе. КСИИМК, вып. XV. М., 1947, стр. 116—125.

106 Летом 1969 г. Чечено-Ингушским республиканским музеем краеведения с привлечением грузинских специалистов впервые были организованы раскопочные и реставрационные работы храма «Тхаба-Ерды». Но итоги этих важных работ пока не опубликованы.

107 Steder. Tagebuch einer Reise die 1m Jahr 1781 von der Granzfestung Mosdok nach dem inneren Caucasus unternohmen worden. St. Petersburg und Leipzig, 1797.

108 А, Я. Генко. Указ соч., егр. 733.

109 Steder. Op. Oit., S. 33.

110 Л. П. Семенов. К вопросу о культурных связях Грузии и народов Северного Кавказа. МИА, .N8 23. М., 1951, стр. 302—306.

111 Л. П. Семенов. Эволюция ингушских святилищ. «Труды секции археологии РАНИОН», т. IV. М., 1928; он же. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— 1932 годах.

112 Л. П. Семенов. Археологические и этнографические разыскания в Ингушетии в 1925— 1932 годах, стр. 41.

113 В. В. Вунап. Черепа из склепов горного Кавказа в сравнительно-антропологическом освещении. МАЭ, т. XIV, стр. 312.

114 А. Базоркин. Горское паломничество. ССКГ, т. VIII. Тифлис, 1875. Г. И. Мартиросиан. История Ингушии. Орджоникидзе, 1933, стр. 63.

116 Я. Ф. Яковлев. К вопросу об общем наименовании родственных народов (чеченцы и ингуши). ЗСКГНИИ, т. I. Ростов-на-Дону, 1928, стр. 195; Ю. Д. Дешериев. Сравнительно-историческая грамматика нахских языков и проблемы происхождения и исторического развития кавказских народов. Грозный, 1963, стр. 78.

Источник:
Крупнов Е.И. Средневековая Ингушетия. М., 1971, стр. 58 – 113.

Google Buzz Vkontakte Facebook Twitter Мой мир Livejournal SEO Community Ваау! News2.ru Korica SMI2 Google Bookmarks Digg I.ua Закладки Yandex Linkstore Myscoop Ru-marks Webmarks Ruspace Web-zakladka Zakladok.net Reddit delicious Technorati Slashdot Yahoo My Web БобрДобр.ru Memori.ru МоёМесто.ru Mister Wong

Комментарии

Комментариев: 1 к “Средневековая материальная культура ингушей”

  1. BadBoyFromTheRai пишет: декабря 3, 2011

    Давно эта тема не поднималась)
    Смотрю народ оживился

Оставьте свой отзыв!